Жизнь такая, как надо: Повесть об Аркадии Гайдаре - Владимир Малюгин

— Ну а твое мнение? — обратился Ефимов к Антипычу. — Как, не струсит?

— Что верно, то верно. Парень он не из трусливых — прямо заявляю. Только…

— Что только?

— Да вы не сомневайтесь, товарищ Ефимов, — заторопился Аркадий, боясь, что тот начнет отговаривать. — Это вам и товарищ Чувырин скажет, военный комиссар — он меня знает. Вот у меня и удостоверение есть, что военному делу обучен.

— Ну ладно, решено, сказал Ефимов — Пойдешь к Назарову. Знаешь его? Вот и отлично! Получишь обмундирование и пусть на довольствие поставит. Жить будешь со мной. В третьем вагоне.

— Есть товарищ командующий, получить обмундирование, — лихо козырнув, повторил Аркадий.

— Ну давай, адъютант, действуй. Скоро в путь-дорогу.

Так Аркадий стал адъютантом Ефимова, а его приятеля Федю Субботина зачислили в отряд бойцом.

В самый канун 1919 года Ефимов отправился в Москву. С ним адъютант Аркадий Голиков.

Прощай, Арзамас! Прощайте, мама, сестры, дом на Новоплотинной, пруд, на котором велись «морские сражения», клуб на Сальниковой! Прощайте все хорошие люди, боевая дружина!

Детство окончилось.

Но хорошая жизнь только начинается.

…В купе вошел товарищ Ефимов. Аркадий вытянулся в струнку.

— Сиди, адъютант, — добродушно усмехнулся Ефимов. — Небось, горько расставаться с родным домом. Грустно?

— Грустно, — признался Аркадий.

Ефимов вздохнул.

— Правильно сказал, что грустно. Ну ничего, герой, не хмурься. Все будет хорошо, и впереди — хорошая жизнь.

— Все будет хорошо, — согласился Аркадий.

Ефимов улыбнулся.

— Ну, что ж, адъютант, мне пора. Спокойной ночи!

— Спасибо, товарищ командующий.

За окном в темноте ночи кое-где мигнут огоньки маленькой деревушки, и снова ночь и снова тьма. Только мерно постукивают колеса на стыках и поют свою вечную песню о путях и дорогах. Мотив у этой песни всегда одинаковый, а слова — всегда разные: кто о чем думает.

Впереди лежал далекий и незнаемый путь, о котором не мог догадаться даже сам товарищ Ефимов. Много еще будет впереди боев и походов, и побед, и поражений. А победы и поражения — извечная судьба солдата.

Москва встретила Аркадия непривычным гулом. После тихого и сонного Арзамаса новый город показался гигантским муравейником. По улицам сновали люди, трещали мотоциклы, тяжело пыхтели грузовики.

Пешеходы с угрюмыми лицами тащили по тающему снегу санки, нагруженные мешочками муки, кульками картошки, охапками наколотых дров.

Длинные очереди вытянулись у продовольственных лавок. Бойкие лотошники надрывно кричали:

— Есть «Ира»! Имеется «Ява»!

В старомодном дорогом пальто и кружевном чепчике старуха с интеллигентным лицом выкрикивала:

— Настоящий германский сахарин! Есть сахарин!

Еле поспевая за Ефимовым, с удивлением глядел Аркадий на высокие серые и белые каменные дома, из окон которых высовывались железные трубы печек-времянок. Витрины пустующих магазинов были заляпаны плакатами, афишами, приказами и объявлениями. Среди них выделялись яркие, броские плакаты «Окон РОСТА», в которых высмеивались спекулянты, дезертиры, саботажники и другие враги революции.

И тут же последние сообщения Российского телеграфного агентства:

ПРИБЛИЖЕНИЕ НАШИХ ВОЙСК К УФЕ

НА ЗАВОДАХ КРУППА УВОЛЕНО 50 000 РАБОЧИХ

ФРАНЦУЗСКИЕ ВОЙСКА ЗАНЯЛИ ГОРОД ЗАГРЕБ

АНГЛИЯ И АМЕРИКА ПРИЗНАЛИ ПРАВИТЕЛЬСТВО ВИННИЧЕНКО

ПРАВИТЕЛЬСТВО УКРАИНЫ ОТПРАВИЛО НА ИМЯ СНК ПЕРВЫЙ МАРШРУТНЫЙ ПОЕЗД С ПРОДОВОЛЬСТВИЕМ

Ниже телеграмм — сообщения, напечатанные на серой шершавой бумаге: «Хлеб будет отпускаться по купону хлебной карточки на четыре дня в следующем размере: для лиц 1 и 2 категории по два фунта, для 3 категории полтора фунта, 4 категории полфунта».

Тяжелые, тревожные дни переживала тогда Москва. Не было мяса, молока, масла. Не хватало хлеба. Поезда двигались к Москве с большими перебоями, систематически опаздывали.

Все же это была пусть холодная и голодная, но неунывающая Москва уходящего в историю 1918 года.

Ефимов поселился на Краснопрудной улице вместе с комиссаром Казанской железной дороги Иваном Кратом. Оба жили в одной небольшой комнате.

Аркадий удивлялся: оба они — и Ефимов и Крат — большие начальники, но комната, в которой они жили, была холодной, и согревались они изрядно поношенными шинелями. Почти через день Ефимов и Крат отправлялись на Сухаревку, чтобы купить из-под полы кусочек черствого хлеба и вязанку дров. Купленные дрова приходилось таскать Ефимову или Аркадию, потому что у Крата не было одной руки.

«А ведь в их распоряжении, — думал Аркадий, — сотни вагонов и складов с продовольствием и топливом! Вот это настоящие люди. Коммунисты!»

Как-то Ефимов долго засиделся в штабе обороны. В коридоре у телефона дежурил Аркадий. Было около полуночи, и Аркадий, уставший за день, задремал с книжкой в руках. Разбудил его резкий продолжительный звонок. Затем второй, третий.

Аркадий схватил трубку и как положено доложил:

— У аппарата адъютант командующего обороны Голиков!

Женский голос предупредил: «Сейчас с товарищем Ефимовым будет говорить товарищ Ленин».

— Товарищ командующий, — почти закричал Аркадий, — вас вызывает…

Но Ефимов уже был рядом.

В трубке послышался картавый голос:

— Товарищ Ефимов, здравствуйте, говорит Ленин.

От волнения Ефимов растерялся, даже не успел ответить на приветствие: ведь говорил сам Ленин!

Аркадий умоляюще взглянул на Ефимова, тот жестом разрешил. Аркадий прижался щекой к трубке. Ильич говорил громко, и было хорошо слышно, как он отчитывал начальника обороны.

А случилось вот что.

Ленину доложили, что на станции Лукояново происходят безобразия. Самозваный заградительный отряд отбирает хлеб у рабочих. У местной учительницы забрали последние три килограмма муки.

— Что же ваша охрана делает? — слышалось из трубки. — Немедленно примите меры к ликвидации этих безобразий и к утру доложите товарищу Склянскому об исполнении.

После небольшой паузы Ленин добавил: «А муку верните учительнице. Непременно верните!»

— Слушаю, Владимир Ильич, будет исполнено, — ответил Ефимов.

— …Виновных наказать, — продолжал Владимир Ильич, — надо навести такой порядок, чтобы впредь не было произвола, а то и вам попадет… Не пожалеем, товарищ Ефимов! — И вдруг, изменив тон: — Вы что же так поздно сидите? Ответственных дежурных надо иметь! А кипяченая вода у вас есть?

Ефимов вопросительно посмотрел на Аркадия, тот мотнул головой и показал рукой на стоящий в углу жестяной бачок.

— Есть, Владимир Ильич… Все будет исполнено, — по-прежнему волнуясь, ответил Ефимов.

Голос в трубке умолк. Ефимов и Аркадий несколько минут неподвижно стояли, не отрывая глаз от телефонного аппарата, который только что доставил им незабываемые минуты счастья — говорить с самым великим в мире человеком, слушать его голос.

Наконец Ефимов повесил трубку на рычаг, глубоко вздохнул.

— Вон оно еще, товарищ ординарец, как бывает… А теперь за работу! Соедини-ка меня с Лукояновом! Что они там творят, идиоты, и куда смотрят?

В эту ночь Ефимов и Аркадий не сомкнули глаз. Утром Ефимов доложил товарищу Склянскому, что приказание Владимира Ильича выполнено, на станции Лукояново наведен порядок.

На другой день, хорошенько отоспавшись, Ефимов подробно рассказывал Ивану Крату о своем ночном разговоре с Ильичем. Эта ночь для него была настоящим праздником, и по сему торжественному случаю он устроил пир горой.

На столе фыркал чайник с настоящей заваркой, тут же лежало полбуханки хлеба, сахарин и две селедки.

Аркадий, обжигаясь кипятком, прихлебывал из эмалированной кружки, а Ефимов, нарезая хлеб крупными ломтями, продолжал философствовать.

— А мне, Иван, кажется, что всякая любовь корыстна. Ну, вот взять моего адъютанта. Скажи, кого ты любишь? Только не красней, герой!

— Ну, маму очень люблю, ну, папу, сестер…

— И правильно, что любишь. Правильно! Надо любить родителей. А вот я совсем не знал родителей, — Ефимов вздохнул и продолжал, обращаясь к Крату: — Честно тебе скажу, врать не стану, я женщину одну люблю. Очень люблю.

— Ну и что из того, что любишь? Дело это твое, Ефим, — не понял Крат, к чему клонит его друг. — Любить — дело личное.

— Э, нет, дорогой Иван. Мне кажется, что все же такая любовь корыстна. Да, да! По тем или другим причинам, но в какой-то степени корыстна!

— Ну а какая же бескорыстна? — не без иронии спросил Крат.

— А ты не смейся, Иван! Есть такая любовь. И самая что ни на есть на белом свете бескорыстная. Вот взять Маркса. Маркс давно умер, а марксизм живет. Но такой талант — любовь к миллионам — талант великий, дается не каждому. Вот у Ленина он есть. Это уж точно…

Иван Крат внимательно слушал Ефимова, потом тихо сказал:

— А пожалуй, ты прав, Ефим. А ты как, адъютант, мыслишь? — обратился он к Аркадию. — Или еще не думал?