Солдат трех армий - Бруно Винцер

Потом мы занимались маршировкой – строевым шагом и старопрусским парадным шагом, гусиным шагом. В одиночку, отделениями и ротой.

И снова ружейные приемы. В одиночку, отделениями, ротой. Постепенно мы превращались в единый механизм.

Когда, бывало, рота построена, никто не шелохнется, все стояли как вкопанные.

Мы носили сапоги или башмаки на шнурках. Каждая подметка была приколочена тридцатью двумя гвоздиками. После пятичасовых упражнений или дальнего похода, естественно, нескольких гвоздиков не хватало. Но горе тому, у кого при следующем построении не было сколько положено гвоздиков на подметке. А подбить подметку мы не успевали.

Рота вступала маршем во двор, мчалась в помещение, ставила винтовки в козлы, штурмовала умывальную, и уже слышались трели свистка дежурного унтер-офицера: "Построиться на обед! " В одно мгновение мы снова были на месте.

Дежурный унтер рапортовал фельдфебелю. Фельдфебель шагал позади роты.

– Левую ногу выше! Правую ногу выше!

Каждый, у кого не хватало гвоздей на подметке, отмечался и должен был полчаса дополнительно проходить строевую подготовку.

Затем фельдфебель шагал вдоль строя.

– Показать руки!

Пять часов мы копались в грязи, тем не менее ногти у нас должны были быть под стать ноготкам парикмахерши. Если фельдфебелю не нравились наши «лопаты», полагалось полчаса дополнительных упражнений.

Если у бедняги не все пуговицы были застегнуты, на него обрушивалась буря.

– Вы что, нарочно? Хотите простудиться? Это членовредительство, мальчишка! Стоит тут полуголый! Записать на полчаса!

Если же у солдата на одежде не хватало пуговицы, значит, он расхищает государственное имущество.

И пока продолжался этот спектакль, рота стояла как вкопанная. Время шло. Для еды оставалось всего несколько минут. Мы, давясь, глотали пищу и мчались в казарму. Может, кому-нибудь надо было в уборную, по уже слышалась трель свистка унтера: "Построиться на перекличку! "

И снова все стояли как вкопанные. Механизм функционировал правильно.

Ротный фельдфебель был вроде бы солдатской матерью. Практически он занимался всем и должен был обо всем заботиться.

Командира роты можно было бы сравнить с отцом семейства, который поручает матери повседневные дела и его нельзя обременять всякой чепухой. В первую очередь его интересовал механизм в целом, а каждый новобранец в отдельности был в его глазах только номером. Стоит рота как вкопанная, значит, все в порядке.

Нашу «мать» мы видели ежедневно, а «отца» в течение полугода очень редко, да и то недолго, разве что во время заключительного смотра, когда наш капитан фон Шверин торчал перед нашими глазами несколько часов.

Офицером по обучению рекрутов был лейтенант фон Дигюв – обедневший дворянин, суровый, честолюбивый, высокомерный, презиравший людей. Мы его не любили. Других офицеров, большей частью молодых лейтенантов, мы уважали.

Фельдфебель и некоторые унтер-офицеры еще участвовали в первой мировой войне и носили орденские колодки. Они рассказывали нам о фронте, о добровольном корпусе, о боях против рабочих в Берлине, Гамбурге и Тюрингии.

Во время войны они стреляли в английских, французских и русских рабочих и крестьян – «согласно приказу». Они применили бы оружие и против швейцарцев, датчан или шведов, если бы им приказали.

После войны они стреляли в немецких рабочих – тоже «согласно приказу».

Теперь они учили нас выполнять приказы и стрелять, как они стреляли, не разбираясь – по праву или по чьему-то произволу, – и мы стреляли, не задумываясь над тем, кому это идет на пользу, кому во вред. Они внушали нам, что мы солдаты «аполитичного» рейхсвера, что мы по ту сторону добра и зла, что мы «стоим на страже республики против ее внутренних и внешних врагов», соблюдаем верность присяге и всегда готовы повиноваться рейхспрезиденту и начальству. Нам не объясняли, да мы над этим и не задумывались, какие экономические и политические интересы, какие общественные слои заинтересованы в рейхсвере и чьим военным инструментом и орудием власти он в действительности являлся.

Когда началась подготовка роты рекрутов к инспектированию командиром корпуса, иными словами – к концу обучения новобранцев, мы не меньше двух раз в неделю проходили дополнительные учения. Таково было официальное название. Но это была настоящая дрессировка. С полной выкладкой, в каске, с шанцевым инструментом и с винтовкой мы полчаса подряд маршировали взад и вперед. По любой грязи и невзирая на огромные лужи.

Однажды в субботу, примерно за месяц до смотра, нам дали увольнение до полуночи. Ведь господину генералу могла прийти в голову мысль спросить:

– Ну что, сынок, был ты уже хоть раз в "городе?

И самое любезное дело было бы ответить:

– Так точно, господин генерал!

Мы напились мертвецки, мы ведь уже стали мужчинами. На другой день, в воскресенье, мы снова всей ротой занимались «коловращением», но генерала это не могло интересовать.

Мы пригласили наших унтер-офицеров выпить с нами пива, и они благосклонно согласились. Мы получали в месяц на руки пятьдесят марок на всем готовом и при бесплатном жилище. Это были большие деньги. Кружка пива стоила пятнадцать, а стакан шнапса – двадцать пфеннигов. Пособие, которое получал безработный на себя и на семью, не составляло и половины нашего жалованья. Если же безработного снимали с пособия, он получал по социальному обеспечению сумму, которой не хватало даже на стрижку волос.

Третий этап

После смотра меня направили во 2-й горнострелковый батальон в Кольберге. Здесь были расположены 5, 6 и 7-я стрелковые роты и 8-я минометная рота. С группой примерно в двадцать солдат я должен был явиться в 5-ю роту.

Совсем близко находилась 13-я минометная рота, в которой я начинал службу. Там за две недели мы приобрели важнейшие сведения и навыки, необходимые настоящему солдату.

Теперь позади был уже и Нойштетин. За несколько месяцев из нас сделали не боевых солдат, а солдат для парадов. Внимание было сосредоточено на строевой подготовке: построиться и стоять «смирно», «отбивать» приемы и шагать парадным шагом. Отработка приема и снова отработка. Мы научились громко и ясно произносить: «Так точно».

Мы научились повиноваться – безотказно.

Теперь, снова в Кольберге, начался третий этап, В Нойштетине нам говорили, что в кадровом армейском батальоне должно быть спокойнее. Это походило на правду, ведь оставалось еще одиннадцать с половиной лет для дальнейшей строевой подготовки и основательного строевого обучения, включая упражнения в обращении со всем соответствующим оружием и боевой техникой. Действительно, унтер-офицеры в 5-й роте держались, в общем, разумнее, чем в Нойштетине. Тем больше донимали нас старшие по возрасту солдаты.