Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT - Дмитрий Старков

— Из бутылки, бля! — рявкнул голос. — В самом углу, под столом, из-под чернил «Три топорика»; пробкой заткнута! Телись же ты, шустр-рей!!!

Петяша заглянул под стол. Там, в самом углу, и вправду стояла бутылка из-под портвейна-777, заткнутая темной от времени пробкой. Похоже, голос и вправду слышался откуда-то стой стороны.

Нагнувшись, он добыл бутылку из-под стола.

— Да — смелей ты ж, бля! — зарычала бутылка. — Или — вовсе жив сейчас не будешь!

В коридоре послышались увесистые шаги и воркование давешней старушки:

— Внучек навестил, Андрюша, вот радость-то! А у меня и гость как раз, сейчас и выпьем за такую радость по маленькой…

Петяша бегло осмотрел бутылку. На взгляд — там, внутри ничегошеньки не было, однако хриплый голос, без сомнения, звучал именно из нее, надсадно напрягаясь, чтобы пробиться сквозь толстое стекло и быть услышанным снаружи.

Пожав плечами, он потянулся было к пробке.

— Не тр-ррожь!!! — зашлась криком бутылка. — Не трожь пробку, мудак!!!

Петяша испуганно отдернул руку.

— А как?! — уже несколько раздраженно спросил он.

Дверь в кухню отворилась, из прихожей, немилосердно скрипя паркетом, показался здоровый, пролетарского вида мужик с мятой, небритой физиономией. Позади маячила хозяйка квартиры с полулитром «Московской» в тонких, морщинистых лапках.

— Бе-е-ей!!! — взвизгнула бутылка.

Не раздумывая, точно робот какой бессмысленный, Петяша перехватил бутылку за горлышко и хрястнул ею о ребро радиатора парового отопления. Бутылка лопнула с оглушительным звоном, и — не успели брызги толстого, едко-зеленого стекла достигнуть пола — окружающий мир разом выключился.

30

Впрочем, ничего страшного, вопреки опасениям Петяши, не случилось. На сей раз окружающий мир тут же, без всяких к тому усилий с Петяшиной стороны, включился снова. Петяша увидел, что сидит на лавочке под высокими, раскидистыми тополями переулка Благоева.

По правую руку блестела на солнце стеклянная постройка почты-телеграфа. По бывшей Олега Кошевого, не так давно переименованной во Введенскую (кого это и куда по ней, интересно, вводили?), неторопливо прогромыхал трамвай. За продвижением сего громогласного транспортного средства безмолвно наблюдал, поворотившись к Петяше затылком, каменный бюст одноименного переулку болгарского революционера Димитра Благоева.

— Ну? Оклемался? — прохрипели слева.

Обернувшись, Петяша увидел рядом, на лавочке, такое, отчего ему жутко захотелось отвернуться обратно.

Спаситель его оказался удивительно малорослым — метр сорок максимум — мужичонкой, и препротивнейшего, надо заметить, образа. Длинная — лошадиная прямо-таки — его физиономия имела какой-то странный изжелта-черноватый цвет, нос был сильно приплюснут, крошечные глазки весело поблескивали, словно бы два уголька, губы непомерно большого рта страшно отвисли, а острый подбородок покрывала густая рыжая щетина — по крайней мере, недельной давности.

На голове этого столь видного представителя человечества красовалась ярко-алая бейсбольная кепочка, а мускулистый, загорелый торс облегала замызганная майка-безрукавка со ступенчатой надписью «VERBATIM — 3.5'' Нigh Density Double-Sided» через грудь, сопровождавшейся некоей эмблемой из области промграфики и изображением раскинутых веером трехсполовинойдюймовых флоппи-дисков, высыпавшихся из перевернутой набок яркой коробочки. Штаны его были столь безлики, что даже не заслуживали особого описания…

Зато, руки!

Руки спасенного Петяшей типа — длинные, ухватистые, с кистями, ороговевшими мозолями не хуже, чем у любого мастера каратэ — покрыты были невиданной многоцветной татуировкою. Просто-таки живого места не было на них от голых и частично одетых мужчин и женщин в самых причудливых сочетаниях, от мускулистых суперменов с мечами и крупнокалиберными mashin-guns наперевес. Были здесь во всех подробностях разнообразные виды игральных карт, костей и фишек для китайской игры «маджонг»… А один рисунок, помещенный на левом плече, являл миру не что иное, как игорную принадлежность, именуемую joy-stick, причем обнаженная сладострастная красотка, оседлавшая оную, придавала сему названию препакостнейшего свойства двусмысленность. Прямо под этой сценою находилась каллиграфически выписанная формула «це-два аш-пять о-аш», обрамленная затейливой виньеткой.

Дополнял в высшей степени неординарный облик коротышки прислоненный к сиденью лавочки алюминиевый костыль, покрытый грязно-коричневой нитроэмалью, местами неопрятно облупившейся.

— Значит, ты у нас будешь — Петенька Луков, — заговорил тем часом костыленосец. — А меня звать: Туз Колченогий.

С этими словами он поскреб дикую щетину на скуле.

Ладно хоть руку не стал совать! Запашок от него… стошнить — не стошнит, а вот сблевать — запросто и незамедлительно.

Петяша оцепенело молчал. В голове его все прочно перепуталось еще в тот миг, когда он впервые услышал доносившийся из ниоткуда голос. Дальнейшие действия он совершал — даже словом «автопилот» этого состояния не назвать! — вовсе не имея способности что-либо обдумывать либо даже толком осознавать. Делал, короче сказать, что говорили. Но вот теперь никаких побуждающих к действию команд не поступало.

Следовало, видимо, какое-то время выждать, пока способность размышлять и функционировать своею волей не воротится обратно.

— Ладно, — продолжал Туз Колченогий. — Ты меня вскоре наверняка захочешь кой о чем поспрошать, так думай себе, а я пока что, с твоего разрешения, приведу-ка себя в божеский вид. Да и тебя тоже не помешает.

Прежде, чем Петяша, умевший, надо отметить, выбирать одежду, успел оскорбиться, в облике назвавшегося Тузом Колченогим, произошли разительные перемены.

Грязно-красная бейсбольная кепка, криво сидевшая на стриженой под машинку шишковатой голове, разом сделалась элегантной темно-серой шляпой «борсалино», а из майки-безрукавки получился целый гардероб. На уродце-коротышке явился темно-серый же, в цвет шляпе, костюм-тройка тончайшей английской шерсти, белоснежная сорочка с малахитовыми неброскими запонками в манжетах и черный шелковый галстук штучной работы, на коем мельчайшими стежками, тусклым серебром, вышиты были те же самые сюжеты, какие совсем недавно украшали растатуированные руки и грудь. На ногах его появились черные, веско поблескивающие туфли с квадратными носами и солидными темно-серебряными пряжками, а костыль стал весьма авантажной тростью черного дерева с серебряным набалдашником. Вдобавок рядом, на скамье, совсем уж из ничего, образовался небольшой плоский чемоданчик — чехол для ноутбука; Димыч как-то с работы такую машинку приносил и трясся над ней хуже, чем старая дева над любимой кошкой.

Нечего и говорить о том, что запах хрен знает сколько времени не мытого мяса обратился в прохладный, тонкий аромат какого-то незнакомого для Петяши одеколона.

Впервые после всех происшедших с ним странностей (которые, как вы помните, можно было толковать и так и эдак) увидев то, что с полной ответственностью можно было наименовать чудом, Петяша забыл и думать о вопросах, которые намеревался задать причудливому коротышке, назвавшемуся крайне странным именем. Вместе с тем, сделалось ему и немного завидно: облачение недавнего бомжа-оборванца, пожалуй, подошло бы по чину любому из тех, кто нынче заправляет миром.

А тот, словно бы прочтя Петяшины мысли, издал короткий, суховатый смешок:

— Ничего, сейчас и тобой займемся! Ну-ко, глянь-ко…

Опустив взгляд, Петяша увидел, что и сам одет уже в точно такую же — только шоколадно-коричневую — «тройку». На голове, судя по ощущениям, появилась шляпа, ногам в туфлях, почти не поменявших облик, сделалось заметно уютнее, а в боковом кармане пиджака, куда он немедленно полез за куревом, обнаружился вместо сигаретной пачки тяжелый, монструазных размеров серебряный портсигар с вензелем П-А-Л посреди крышки и серебряная же зажигалка «zippo» с тем же точно вензелем, только поменьше, согласно разнице в габаритах.

— И не серебро это вовсе, а платина, — сварливо-назидательно сказал Колченогий. — Я ж не жадина какой, в самом деле. Открой. Вон, нажми на пимпочку.

Найдя «пимпочку» и нажав ее, Петяша обнаружил, что портсигар недаром раза в полтора превосходит габаритами все, виденные им до сих пор. Внутри находились отличные темного цвета гаванские сигары из не слишком больших. Приложен к ним был и соответствующего калибра мундштук светлого янтаря, опоясанный тремя серебристыми кольцами.

Все, как выражался кто-то из русских, известных на рубеже XIX–XX веков писателей, смешалось в Петяшиной бедной голове. Потрясенный внезапностью перемены, он едва нашел в себе силы закурить.

— Ты еще во внутреннем кармане посмотри, — посоветовал Колченогий. — Вещь! Кто понимает, конечно.