Невидимая Россия - Василий Алексеев

Павла подвели к одной из скамеек и заставили раздеться. Пальто, пиджак, брюки солдаты вывернули наизнанку и прощупали каждый шов.

— Одевайтесь!

Павел оделся.

— Следуйте за мной! — один из солдат открыл ближайшую боковую дверь и втолкнул Павла в небольшую комнату. Посреди комнаты стояли такие же широкие скамейки, как и в зале. На скамьях сидели угрюмые фигуры арестованных и дремали. В углу стоял стол, на столе, обняв руками колени, сидел молодой человек. Что-то лицо очень знакомое! Павел вспомнил: студент-технолог, известный волейболист, соперник Григория. Фамилия его, кажется, Эртель, его собирались втянуть в организацию.

— Здравствуйте. Давайте знакомиться! — Павел нарочно подошел к Эртелю, как к незнакомому.

Молодой человек быстро взглянул на Павла, узнал его и тоже отнесся, как к незнакомому. Он был чем-то возмущен — лицо его покрылось красными пятнами.

— Знаете, что они хотели со мной сделать? — заговорил он громко, на всю комнату, — хотели после обыска всунуть квитанцию за будто бы отобранный револьвер. Хороши! Только взяли и уже пришивают то, чего совсем не было. Я буду скандалить…

— Эртель! — дверь раскрылась.

Эртель одним прыжком очутился у нее и сразу после того, как она закрылась, в зале поднялся непривычный для этих мест шум. Через толстую деревянную дверь слышен был возмущенный голос Эртеля и крики чекистов. Через десять минут он вернулся с видом победителя.

— Квитанция уничтожена!

Павел вообще никогда не считал ГПУ ни всеведущим, ни всемогущим. Пример Эртеля возбудил в нем молодой азарт. — Гоголевский казак в «Пропавшей грамоте» играл с чертями в карты. Наша задача — обыграть дьявола в шахматы. Без тюрьмы образование подпольного работника нельзя считать законченным, — думал Павел.

Дверь отворилась. На пороге стоял солдат с бумажкой в руке.

Ка… ка… Каблучков! — прочел бедняга с трудом.

— Нет такого?

Регистрируем первый зевок противника — Михаил арестован. Интересно, как другие…

Григорий был больше всего удручен тем, что взяли Алешу. Повидимому, первоначально в ордере на арест стояло одно имя, но, обнаружив в комнате другого брата, чекисты ходили куда-то звонить по телефону. В результате Алеша был арестован. Братьев разделили в большой зале после обыска. Теперь Григорий сидел в боковой камере и мучился. Несколько сумрачных фигур уткнули носы в поднятые воротники и пытались дремать. Между молодым, полуинтеллигентного вида мужчиной и стариком, похожим-на ученого, завязался вялый разговор.

— Я уже второй раз… — говорил молодой потухший голос. — Это помещение заключенные называют вокзалом. Через несколько часов нас разведут по камерам.

— А в чем нас, собственно, могут обвинить? — задал наивный вопрос старик.

Собеседник ответил не сразу:

Большинству предъявляют статью 58. Она разбита по пунктам: например, пункт 11-тый — контрреволюционная организация, пункт 10-тый — агитация против советской власти, 6-ой — шпионаж, а 7-ой — вредительство.

Оба замолчали.

— Интересно, что предъявят нам? — подумал Григорий, — всё-таки, страшная вещь жизнь!

Где-то, в глубине тоски, охватившей Григория, зашевелились нерешенные и неразрешимые, по его убеждению, вопросы бытия… Они, как хищные птицы, появились откуда-то сверху и готовы были напасть на ослабленное горем сознание. Это было так мучительно, что Григорий, чтобы избавиться от них, стал думать об Алеше, сестре и матери. Проснувшаяся жалость к чужому страданию облегчила ощущение страдания собственного.

Каково Алеше! Я хоть знаю, за что, а он… из-за меня. Как Леночка и мама? Мама стара, а Леночка еще глупенькая. Трудно ей будет одной. Почему это так устроено, что человеку приходится переносить столько тяжелого? — Григорий вспомнил свою юность, комсомол… собирались, шумели, верили в возможность перестройки мира… Всё разрешалось очень просто, даже вопрос бессмертия — изобретут какую-нибудь там сыворотку, вспрыснут — и живи сколько душе угодно: наука всесильна! Нет таких крепостей, которые не возьмут большевики! Увлекал порыв, бесконечность открывающихся возможностей, а главное — всегдашняя занятость, суматоха… Когда Григорий вырос, именно эта суматоха стала его отталкивать. Даже для того, чтобы хорошо вытренировать спортивную команду, надо было подойти к каждому индивидуально, каждого изучить, о каждом подумать в тишине и каждому найти свое, единственно подходившее для него место. Это уже был не безличный, стандартный коллектив… Если не каждый спортсмен может быть хорошим голкипером, то почему же каждая кухарка может управлять государством — рассуждал Григорий. Кроме того, очень часто в команду, тренируемую для ответственных состязаний, сильные мира сего пытались продвинуть неподходящих кандидатов, или плохого спортсмена нельзя было заменить хорошим потому, что он пролетарского происхождения или тайный осведомитель. Если в спорте советские методы работы не давали положительных результатов, то как же они могли быть пригодными для народного хозяйства в целом?

Отступление от коммунизма в НЭП сразу оздоровило страну. Став в своем деле специалистом, Григорий возненавидел крикунов-активистов, шумом прикрывающих неумение создать что-нибудь положительное. Сама собой проснулась любовь к родине. Григорий стал читать книги по истории. — Не могли русские цари быть только дураками и кретинами, если они создали государство, собравшее территорию в 1/6 часть мира.

— Сапожников!

Григорий вскочил с лавки.

— Забирайте вещи!

Камера была полна народа. В нос ударила вонь от стоявшей у двери гигантской «параши». Григорий, с трудом втискиваясь, переступил порог. Дверь сзади хлопнула тяжело и безнадежно.

Борис постучался и уже взялся за ручку двери, когда из темноты коридора услышал испуганный шопот сапожника:

— Осторожней, осторожней — комната опечатана…

— Арестовали? — сразу понял Борис.

— Сегодня утром. Уходите, пока целы.

Отойдя от дома на несколько кварталов, Борис остановился.

— Куда идти? Раз взяли Павла, значит дело дрянь — добрались до головки. Если что-нибудь знают в самом деле, постараются арестовать всех сразу… Но почему же меня не взяли? Чорт с ними, схожу к Алеше. Едва ли они засаду в квартиру устроили…

Лицо Наталии Михайловны было заплакано.

— Да, сегодня ночью. Отец лег немного отдохнуть, заходите ко мне.

Сели.

— Папироса есть?

Борис протянул портсигар. Жадно проглатывая дым и сдерживая слезы, она рассказала, что пришли в час ночи, увели в пять часов утра. Обыск был сравнительно поверхностный, держался Алеша хорошо и вообще на него можно рассчитывать. Борис сидел, слушал и глядел в потемневшие от горя глаза женщины. Между ним и Наталией Михайловной происходило то сближение, которое произошло, водно мгновение между Павлом и Григорием, когда Григорий, загородив дорогу во двор, сказал грубо: — Уходи; я заразный.

Странно только, что она меня ни капельки не боится! — думал Борис.

Какие у него хорошие глаза. Он немножко невоспитанный, но, наверно, очень хороший друг и товарищ, — думала Наталия Михайловна.

Когда Павел переступил порог камеры, первой его мыслью было, что тут не так плохо. Два больших решётчатых окна выходили во двор и давали достаточно света; правда, воздух был не особенно чистый и в камере было тесновато. В свое время средняя камера в Бутырской тюрьме в Москве была рассчитана на 25 заключенных: 13 человек с одной стороны и 12 с другой. Место 26-го человека занимала «параша». Каждому заключенному полагалось иметь отдельную койку, поднимавшуюся на день к стене. В 1930 году в такой камере, в среднем, содержалось 65 заключенных. Иногда это число поднималось до 100 и больше, иногда падало до 50-ти, но в среднем было 60–65 человек. Так как при всём желании 65 человек не могли улечься на 75 кв. метрах площади камеры, была придумана целая система ухищрений: на откидные койки положили доски и сделали сплошные нары — это позволяло использовать небольшие расстояния между койками и, таким образом, на нарах можно было поместить около 35 человек. Остальные 30 ложились на полу, наполовину забиваясь под нары и оставляя снаружи только голову и плечи. Человеколюбивое ГПУ для того, чтобы заключенные не спали прямо на бетонном полу, выдало на каждую камеру доски, которые на ночь стелили на пол в виде матрацев, а днем складывали около окна на нары. По конституции, составленной самими заключенными, выборный староста следил за внутренним порядком и распределением мест в камере. Каждый новичок получал место на ночь около двери, напротив громадной, вонючей «параши». По мере ухода старых заключенных и появления новых, а текучесть в камере равнялась в среднем человеку в день, счастливец постепенно ложился всё ближе и ближе к окну. Пройдя по полу путь от «параши» до окна, после месяца мучительного ожидания, можно было рассчитывать получить место на нарах, но опять у двери, в непосредственной близости к благоухающей «параше». Место на нарах давало колоссальное преимущество: можно было положить свои вещи, лежать днем и вообще вести какой-то образ жизни. Не имеющий на нарах места новичок ходил днем, как неприкаянный, имея право только сидеть на краю нар или отдохнуть на чужом месте с разрешения хозяина.