Журнал «Вокруг Света» №03 за 1985 год - Вокруг Света

— Хорошо. Допустим, Феликс и Анита стояли на берегу и наблюдали. Но как они оказались в озере? Каким образом? Что пробило силовую защиту?

— А вы обратили внимание, что поле отключается, когда снимаешь шлем!..

— Вот именно! А почему они были без шлемов? Никто в комиссии на этот вопрос толком не ответил, все только пожимали плечами: сняли — потому и погибли. А я спрашиваю: почему сняли?

Саади только пожал плечами.

— Воздух здесь по составу близок к земному, особенно в некоторые зеленые сезоны. Может, захотелось подышать немного без шлема? Или рискнули установить без шлема контакт с неизвестным индуктором?

— Даже если мы найдем на Мегере разум с телепатическими способностями,— возразил я,— то тогда получим ответ лишь на вопрос, почему люди могли оказаться в озере без шлемов. Но не на вопрос, почему они сняли шлемы. Или, вы полагаете, супергипноинтеллект пробил защиту? Эксперты практически исключают такое напряжение пси-поля. С другой стороны, любой участник экспедиции при желании легко мог подстроить несчастный случай. Например, вызвать неисправность легочного монитора, и в определенный момент люди начали задыхаться в шлемах. Или потеряли контроль над собой...

— Дикость какая-то. Но... но, положим, технически это подстроить можно. Однако зачем? Вы, Алексей Васильевич, несомненно, большой знаток детективной литературы. Так вспомните: сыщики прошлого всегда начинали расследование с вопроса «кому выгодно?». Кому могло понадобиться убивать Аниту и Бурцена?

— Хотите мотив?

— Да, если угодно. Мотив!

Я так увлекся спором, что позабыл о своем намерении действовать с позиций адвоката и полностью вошел в роль обвинителя.

— Мотив Елены Бурцен — ревность.

Мотив Альберто Тоцци — неразделенная любовь, ущемленное самолюбие и та же ревность. Мотив Масграйва — самый неубедительный, но все же допустимый — ненависть к подрывателям экспедиционной дисциплины. Только у вас нет видимого мотива, Абу-Фейсал. — Нет уж, простите! — воинственно выкрикнул контактолог.— Мотив, в таком случае, имелся и у меня. Мы с Бурценом были, пользуясь вашей терминологией, заклятыми научными врагами!

Сезон пробуждения выплеснул на поверхность жизнь, дремавшую в недрах планеты. Суровый климат двадцати пяти времен года задержал развитие спор, личинок, семян. И вдруг жизнь эта, истосковавшаяся по свету, немедленно бросилась в спиральный, стремительный круговорот эволюции.

Глава 12

Медуза пошевелила щупальцами, расправила края мантии и, натянув желеобразное тело между ветвей высокого дерева, изготовилась к охоте. Голод побуждал действовать это хищное существо, заставлял вслушиваться в каждый шорох. Медуза почувствовала, уловила сытое довольное урчание другой медузы на дальнем краю леса, и от этого еще нестерпимее захотелось есть. Внутренним слухом медуза засекла приближение какой-то крупной живности к ее дереву. Напряглась, превратившись в ком железных полупрозрачных мышц.

Несколько дней мы работали, выезжали в маршруты, наблюдали. И все равно решение главного вопроса — кто убил? — не продвигалось дальше умозрительных легковесных заключений.

То, что Саади сам возводил на себя возможные подозрения, ни в коей мере не успокаивало меня. Напротив, этот допускаемый мотив преступления захватил мое воображение. Меня поразило, как ловко и долго скрывал Саади научную вражду с Бурценом: ни в одном отчете, ни в одной беседе на это не было сделано и намека. А вражда существовала. Посылая с Мегеры репортаж на Пальмиру, я вставил в гиперграмму просьбу разобраться в антагонизме двух ученых. Через двое суток я снова пожертвовал последним редакционным флашером, выведя его в гиперкосмос за ответом. Как я и рассчитывал, мои коллеги на Пальмире не подвели. Неторопливые в обычных делах, они обладали даром мобилизовать силы, когда это требовалось.

В сообщении говорилось, что Бурцен был главным научным оппонентом Набиля Саади. Хотя оба исследователя представляли разные области науки, их интересы непримиримо сталкивались в одном — в споре о происхождении внеземного интеллекта. Теории Бурцена и Саади поддерживались различными группами ученых. Саади отстаивал довольно смелую теорию неорганических мыслящих структур, Бурцев же доказывал прямо противоположное. Он был убежден, что носителем разума может быть лишь биологическое образование, продукт органической эволюции.

Мотив Саади надо было рассматривать как весьма серьезный. Гибель Бур-цена, во-первых, избавляла профессора от, как он сам выразился, «заклятого научного врага», который мог, докажи свою правоту, свергнуть Саади с академического пьедестала. А во-вторых, приписывая гибель людей таинственному гипнотическому излучению, которое предположительно могло быть продуктом внеземного интеллекта, Саади получал если не подтверждение, то значительное подкрепление своих научных позиций.

Я уже не сомневался, что кто-то третий вольно или невольно повинен в том, что Бурцен и Анита сняли шлемы и... нырнули в озеро.

Озеро... Несколько раз подъезжали мы с Набилем к самому оврагу, похожему на пересохший заброшенный карьер. Если бы не старые видеозаписи да крохотный фонтанчик родника на дне, мы ни за что не признали в этом котловане загадочное озеро. То самое, что разливается здесь лишь в одно время года — в двадцать шестой сезон. Разливается, чтобы перед началом нового цикла высохнуть. То самое озеро, которое так или иначе приняло, забрало или пожрало две человеческие жизни.

Сезон, который переживала Мегера, можно было без колебаний назвать сезоном пробуждения озера.

С каждым днем лужица увеличивалась, росла, уровень воды поднимался, и лужица эта все больше напоминала обычный земной пруд.

По кромке озерца заколыхалась иссиня-зеленая ряска. Козырьки напитанных влагой берегов затянуло розовой паутиной бесчисленных корешков, а грунт вокруг высохшего котлована все еще грязно-коричневого цвета, как и повсюду, подернулся редкой травкой. Чуть поодаль, метрах в двадцати от озера, начинался «буш» — невысокий кустарниковый лес. Его населяли летающие, бегающие, ползающие. Час от часа мегерианская фауна становилась все удивительней, разнообразней. И в этом прогрессирующем разнообразии видов угадывалась система. Одни пожирали других; не успев переварить жертву, хищник сам попадал кому-то на обед. Через день ленивых трепангов, неуклюжих прыгающих черепах уже не было видно. На смену им пришли более приспособленные твари, но и от них не осталось и следа: жизнь на Мегере усложнялась с поразительной скоростью. Перед нами промелькнул калейдоскоп самых немыслимых созданий. Последнее поколение животных, появившихся два дня назад, после очередного обильного дождя, отличалось от предшественников большими размерами, способностью к мимикрии и почти безудержной агрессивностью.

Мегерианские обитатели пытались нападать на нас и раньше, но то были умеренно крупные особи, и мы оружие не применяли, полностью полагаясь на защитное поле. Было даже интересно испытывать собственную выдержку: ничего не предпринимая, смотреть, как на тебя несется очередной ком когтей и клыков.

В день дождя на меня бросился вепрь с прямыми острыми клыками, но на расстоянии вытянутой руки зверь натолкнулся на защитное поле, которое полностью поглотило энергию удара. Когда я обернулся на шум, кабан уже бился в конвульсиях.

Профессор, несомненно, видел все от начала до конца, но не выстрелил. «Ну и выдержка,— подумал я.— А вдруг защитное поле откажет?»

Как обычно, мы оставили кэб на опушке, чтобы зря не уничтожать растительность, и двинулись пешком, изредка перебрасываясь словами. Саади не отрывал глаз от психоиндикатора. Прибор висел на его груди, и профессор то и дело спотыкался. Когда Абу-Фейсал зацепился за очередное корневище, с дерева вдруг прямо ему на голову спланировала прозрачная медуза.

Защита, разумеется, не отключилась, но медуза падала плавно, и поле ее не отбросило, а только остановило, блокировав пространство вокруг костюма на заданные несколько сантиметров. Тогда медуза попыталась заглотить Саади вместе с защитным полем. Половину туловища контактолога накрыло желеобразным колпаком.

— Что будем делать, профессор? — со всей невозмутимостью, на какую был способен, осведомился я.

Даже двойная оболочка из репелонового шлема и тела медузы не могла скрыть написанные на лице профессора ярость и испуг. Абу-Фейсал расставил ноги, напряг плечи и, помогая себе руками, попытался сорвать слизистое покрывало.

— Вы похожи на Лаокоона, профессор,— заметил я, наводя на него объектив.— Наши читатели, несомненно, будут сравнивать ваш поединок с известной скульптурной группой.

— Прекратите ваши шутки!..— прохрипел Саади, тщетно силясь освободиться.— Лучше придумайте что-нибудь!