Якушев Люди на корточках - Неизвестно

—На чем? —удивился Барский и решительно пошел со двора. —Ну, скажем, на “Мерседесе”.

Стеблицкий с ненавистью взглянул ему в затылок, но пошел следом, и, размягченный и пыльный, точно тряпичная кукла, поплелся за ними репортер Пташкин. Выйдя на улицу, актер остановился у края тротуара и с раздражением сказал в пустоту: “Хочу белый “Мерседес”!”

И стал “Мерседес”.

Он холодно сверкал белыми лаковыми крыльями, серебряными ручками и полированным стеклом. Мотор его молчал, но чувствовалось, что мощь таится в нем необычайная. Даже умирающий Пташкин сказал: “Ух, ты!”.

Олег Петрович ничего не сказал. Он наконец уверовал. Полностью и бесповоротно. Он очень ясно вдруг понял, что —да, настал звездный час, и нужно успеть, суметь распорядиться, а там... И водопад желаний обрушился и почти раздавил его.

Оглушенный, протиснулся он в дверцу автомобиля, заботливо распахнутую волшебным Барским, откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. Салон “Мерседеса” имел сладкий, тонкокарамельный запах. Это был запах рая.

Барский сел за руль, но мотор запускать не торопился. Он задумчиво смотрел вдаль, на пустынную улицу, подернутую утренним туманом, и молчал.

На заднее сиденье со Стеблицким влез репортер и захлопнул дверцу. Наступила блаженная тишина.

— Отвезем Пташкина, — сказал актер. — Ему рядом. А потом вас, Олег Петрович. Выпить не предлагаю. Пожалуй, нужно немного отдохнуть, верно? Осмыслить, а, Олег Петрович?

Стеблицкий поймал его странно-насмешливый взгляд в зеркальце и неожиданно сказал:

—У вас такая ми... милая жена... —Против воли в его голосе прорезалось неуместное умиление, и актер криво улыбнулся. Тогда Олег Петрович закончил уже на совсем высоких нотах. --- А вы — человек без чувств!

Выброс эмоций произошел у Стеблицкого не совсем случайно. Дело в том, что уже под утро они все-таки завалились к Барскому домой. Олег Петрович, который в жизни своей не испытывал ничего похожего на ощущения минувшей ночи, в одну минуту чуть не влюбился в жену Барского, которая встретила их, полуобнаженная, гневная, заманчиво розовая спросонок. Но Барский! Барский снова все превратил в фарс —жену он покрыл затейливым матом, сотворил бутылку “Хереса” и беспардонно включил кассетник,

заголосивший в тишине внезапным гнусавым (жабьим, определил Стеблицкий) тенором, поддерживаемым всхлипывающей гитарой —неприятная, иноземная музыка каркала и металась в четырех стенах, ей было тошно и больно в неухоженной скромной квартирке, и всем тотчас стало тоже тошно и захотелось куда-то на волю, хоть к чертям собачьим... —Джонсон! —поторопился объяснить хозяин, прибавляя звук до полного безобразия. -Приятель привез кассету... Отец современного блюза! Музыка исцарапанной души. Между прочим, ходят слухи, что был он ученик дьявола, вроде нас с вами, Олег Петрович! А кончил плохо — обманутый муж отравил стаканчиком виски...

Он уже почти кричал, пытаясь перекрыть певца, а также жену, добросовестно рыдающую на кухне. Стеблицкого ранило все —и крики Барского, и то, что его записали в ученики дьявола, и пронзительный плач артистки, и запах хереса, но протестовать в таком шуме было выше его сил.

Однако испытанный им стыд и странное томление напомнили о себе в салоне “Мерседеса”, и Олег Петрович не удержался от упрека, хотя, признаться, его дело здесь

было десятое.. — Да, — холодно согласился Барский. -Лицо ее миловидно, но слишком смахивает на... м-м... собственно череп... И, чем дальше, тем разительнее сходство. Для женщины худощавого телосложения это, конечно, извинительно, но, увы, не пробуждает сильных чувств... Боюсь, вы поддались чарам моей жены исключительно в силу своей неопытности и длительного воздержания.

— Вы просто алкоголик, Барский! — заливаясь краской стыда, сказал Олег Петрович. — Вы — опустившийся человек, променявший все на глоток вина! Еще говорите, что вы человек искусства! Да вам не нужно ни искусства, ничего! Вы не уважаете людей, вы мучаете женщину, говорите о ней... мерзко... вы...

Боясь, что Барский снова откроет рот и снова скажет что-то стыдное, унизительное, Олег Петрович сам тарахтел, не переставая, как-то не подумав, что мерзкий алкоголик может запросто превратить его в жабу — нерастраченная, неутоленная любовь двигала им.

Однако Барский и не думал обижаться.

— Что вы можете знать о пьянстве? — презрительно спросил он. — Вы, плешивый бойскаут! Ваш удел —пригубить рюмочку и лупать потом весь вечер блаженными глазами. Настоящий пьяница чужд всему. Он уходит из дома, как солдат, он переживает тысячу приключений, он встречается с загадочными людьми, с чудовищами, с призраками, с космическими рейнджерами! Он не знает, вернется ли назад. Настоящее пьянство —это десант в ад! И знаете, где находится этот ад?.. Везде! А еще лепечете об искусстве — не подозревая о повсеместности ада!.. И вам ли говорить об уважении к людям —вы ежились и крутились, как угорь на сковородке, мечтая поскорее сдать вашего Кузькина в милицию, лишь бы самому остаться чистеньким! Но дело обстоит так, милейший Олег Петрович: в этой стране человек никому не нужен, и из этого каждый может сделать два вывода.

Первый: не нужен —и хрен с ним, мне он тоже по фигу, а второй —человек никому не нужен, так хоть я помогу ему!

— Да? — вскинулся оскорбленный Стеблицкий. — А о нас вы подумали?

—А как же?! —искренне удивился Барский. —О вас, о вас лично я подумал в первую очередь. Ведь мы с вами приступаем к Исполнению Желаний! О вас я особенно забочусь. Наверное потому, что вы тоже маленький обиженный мальчик с оттопыренными ушами, не осушивший еще своих детских слез.

— Я не мальчик, — сердито сказал Олег Петрович. — И не нуждаюсь в вашей заботе.

— Не поймешь вас... — вздохнул артист.

В безжизненном рассветном пейзаже вдруг обозначилось какое-то движение. Белый с синей полосой автомобиль, лихо пожрав пространство, объехал “Мерседес” и остановился в десяти метрах, выщелкнув из утробы двоих раздраженно-бодрых людей в милицейской форме. Оставив дверцы распахнутыми настежь, милиционеры направились к “Мерседесу”.

—Ну вот, —сказал негромко Барский. —не успеешь заиметь автомобиль, а ГАИ уже тут как тут... — он вздохнул и опустил стекло.

Да, гаишники были уже тут, и светлоглазый румяный сержант небрежно взмахнув рукой у виска, преувеличенно серьезным тоном отрекомендовался:

— Сержант Хрущ! Попрошу документы...

Сержант Хрущ был хватким и разгневанным молодым человеком. Хватким он был всегда, а разгневался сегодня утром, поскольку начальство, которому нечего делать, взбаламученное театром военных действий в столице и поджогом театра на местах, повесило на Хруще экстренное дежурство для предотвращения вероятных диверсий. И теперь Хрущ ни свет ни заря колесит по холодным улицам, вместо того, чтобы наслаждаться теплом и чудным харчем в обществе супруги придурка Пташкина. Баба она, конечно, свежести не первой, но еще вполне ничего, особенно в кулинарном смысле, и вообще понимает, чего нужно мужественному холостяку, несущему нелегкую и отчаянную службу в каменных джунглях.

Слава богу, судьба послала ему этот “Мерседес” без номеров. Весь вид хануриков в салоне кричал о том, что дело здесь нечисто, и уж теперь он, слава богу, отвяжется на всю катушку. Разглядев же на заднем сиденьи полуживого Пташкина, Хрущ возликовал —унизить человека, перед которым виноват — средство от угрызений совести первейшее.

—Документики попрошу! —уже более жестко напомнил он небритому водителю в замурзанном белом пиджаке. Лицо водителя было, вроде бы, знакомо, но не в каком-то особенном смысле, а так, нейтрально знакомо. “Алкаш! —решил он. —Два притона, три привода. Машина, как пить дать, в розыске”.

Алкаш однако не выказывал паники, даже легкого беспокойства не выказывал. Да что там —он даже не полез в свой зачуханный пиджак за документами! Он просто нагло потянулся, как проснувшийся кот, и добродушно сказал:

—Я конечно мог бы подсуетиться насчет документов... Но с похмелья тяжеловато, и я просто скажу вам, не напрягайтесь — нету документов, ребята! — Что же — вообще никаких документов? — как бы удивившись, спросил Хрущ.

— Вообще! — подтвердил Барский. —Видел, Бабин, —обратился сержант к напарнику. —У граждан никаких документов. Придется оформить задержание, верно?

Бабин, являвший собой зеркальное отражение командира — такой же румяный, светлый крепыш — понимающе хмыкнул.

— До выяснения, — согласился он. — Личности. —Какую, на фиг, личность вы хотите выяснить, ребята? —развязно сказал Барский. —Я -артист, мое имя на заборах пишут! А это Пташкин —сержант его знает как родного. А это Олег Петрович — учились, небось, у него... Нехорошо забывать своих учителей!

—Нам мозги пудрить не надо, —хмуро прервал его Хрущ, у которого от самостоятельности Барского опять испортилось настроение. —Что вы —артист, сам вижу. Лишитесь прав за управление в нетрезвом... тогда посмотрим, что запоете... артист!