Слишком смышленый дурачок - Григорий Константинович Шаргородский

Определился я незадолго до того, как в номер ввалились пьяные капитан и Чухоня, так что не стал их беспокоить и вскоре имел сомнительное счастье слушать храп, исполненный дуэтом. Странно, что на ушкуе Чухоня так не храпел.

Как ни старался, уснуть не получилось. Новой, рациональной частью себя понимал, что тварь к нам точно не вернётся, но маленький внутренний и очень перепуганный зверёк заставлял прислушиваться к каждому шороху как внутри комнаты, так и за окном. В итоге до утра провёл время в какой-то полудрёме и после побудки выглядел немногим краше Данилы.

Капитан и Чухоня, явно привычные к похмелью, выпили принесённого вечером с собой кваса и быстро приободрились. А вот Данила выглядел скверно — бледный и весь трясущийся. Даже квас не помог. Капитана его вид не особо смутил. Он хлопнул племянника по спине, чем даже вызвал у того рвотный позыв.

— Да уж, молод ты ещё пить. Тут не только привычка нужна, но и сноровка. Ну, ничего, ещё привыкнешь.

Обнадёжив своего подопечного, дядька Захар погнал нас всех на судно. Завтрак Чухоня прихватил с собой в картонной коробке, так что отчалили мы, едва рассвело. Старый ушкуйник, кроме продуктов, принёс с трактирной кухни ещё и интересные новости. Я уже хотел сбежать с нашей долей завтрака к Гордею, но задержался.

— Переполох там у них случился. Пропала судомойка. Сиротка. Так-то никому до неё и дела нет, но ежели кто начал детишек малых скрадывать, то жди беды. Вдруг какая нечисть завелась неподалёку. Или же больной урод девочек убивает. Был у нас один такой в Пинске, ну ты помнишь, Андроныч?

— Да уж, тёмное было дело, — прихлебнув чай из кружки, солидно ответил капитан. — Тогда дьяк городового приказа испросил у князя подмоги дружинников. Олег Дорохов, тот, что по прозвищу Блискавица, случайно увидел убивца на старых складах, прямо над телом выпотрошенной девчонки. Думал он недолго и тут же влепил уроду пулю в его больную башку. Блискавица вообще стреляет раньше, чем думает, но ему за то от князя никакого порицания не было, только награда, причём немалая.

Разговор свернул на другие городские легенды, так что я всё же ушёл к Гордею и закончил завтрак в его компании. В присутствии немого, руки которого заняты едой, неплохо думалось, потому что никто не отвлекает.

Верно ли я поступил, не сообщив о бесноватой? Скорее да, чем нет, особенно учитывая то, что рассказал Чухоня. Вполне возможно, мысль о маньяке подбросили ему поварихи вместе с новостью о пропавшей посудомойке. А что, если бы все посчитали меня не только дурачком, но и больным на голову, да кинули бы в холодную, пока будут разбираться, не убил ли я девчонку. А потом начал выдумывать всякие небылицы, чтобы отвести от себя подозрения. Даже возник вопрос, стоит ли вообще говорить о ней с отцом Никодимом, но это решение я отложил до вечера. Неразумно оценивать священника по одним воспоминаниям тех времён, когда меня летающая по классу муха интересовала куда больше, чем личность учителя. Нужно посмотреть на него, так сказать, новым взглядом, пообщаться, оценить реакции.

Приняв решение, я успокоился и вновь принялся помогать Гордею, потому что «Селезень» набрал полный ход и даже сильно перегруженный довольно шустро устремился к Пинску. Казалось, что этой железяке тоже не терпится вернуться домой.

Время от времени сердобольной механик выгонял меня на палубу, а после обеда снова показал знаками, что мне не помешает отдохнуть перед разгрузкой. Не сказать, что я сильно устал, но совет действительно неплохой. Как раз вдали показался родной Пинск. Я замер на палубе, глядя на приближающийся город. И дело даже не в том, что теперь начал замечать многие детали, до которых мне раньше не было никакого дела. По большому счёту Пинск с этой стороны я видел второй раз в жизни. Да и то, когда мы уходили от города, а я был жуть какой уставший. Да и вообще раньше я не видел ничего, кроме припортового квартала, в котором жил с семи лет.

Сравнивать мне было не с чем, и поэтому город казался огромным, но при этом что-то внутри откликалось лёгким пренебрежением. И всё же назвать родной Пинск маленьким или захолустным не поворачивался язык. Весь берег Пины у слияния с Припятью заполонили серые крыши огромных складов. Порт находился выше по реке, но его территория тянулась на десятки вёрст. Справа, в глубине города, возвышались несколько семиэтажных домов и один десятиэтажный, но ещё не достроенный. Далеко впереди виднелись высокие трубы заводов, которые исторгали длиннющие шлейфы чёрного дыма. Чем дольше я смотрел на город, тем больше понимал, что ничего о нём не знаю. Придётся знакомиться заново, значительно расширяя круг своих интересов. Тем более что у меня появились дела, решить которые можно, лишь изрядно побегав по городу.

Пройдя слияние рек, мы двинулись вверх по Пине и уже через десяток минут приблизились к ощерившемуся множеством причалов речному порту. Ближнюю часть, у которой швартовались огромные сухогрузы, пришедшие сюда аж от Чёрного моря, мы миновали и встали возле дальних складов, чтобы не мешать речным гигантам. Они были способны перевозить намного больше, чем «Селезень», но утратили право называться ушкуями. И работающих там матросов никто не станет величать ушкуйниками. Тут же возник вопрос, а имею ли я право на такое звание? Вроде там должна быть какая-то бумажка, но, хоть убейте, не знаю какая.

Времени на размышления у меня уже не было, потому что началась суета разгрузки. Таскать грузы по пристани, отправляя их в склады, здесь имели право только биндюжники, и они готовы драться за эту привилегию буквально до смерти. Так что нам оставалось лишь загружать товар на поддоны, которые кран передавал в цепкие руки портовых грузчиков. Они, как муравьи, перетаскивали всё на свои подводы-биндюги и отвозили куда-то в дебри бескрайних складов. Надеюсь, дядька Захар знает, что делает, и его товар не исчезнет бесследно.

Если честно, я пока не понимал, что буду делать, когда закончится разгрузка и сойду на берег. До трактира тётушки доберусь даже без Осипа, но что будет дальше, совершенно непонятно. Принятие решения малодушно откладывал до последнего момента, но реальность свалилась на меня намного раньше в виде знакомого до боли голоса, заходившегося в истерическом крике:

— Осип! Осипка! Сыночек! Где мой сын?!

Такой тётушку я ещё никогда не видел. Она была сварлива и много ругалась, но в основном цедила