Профессор Амлетссон - Адель Гельт

Смеюсь я довольно неприятно. Прямо скажем, смех у меня лающий, и это не очень удивительно. Поэтому веселюсь нечасто, на людях — еще реже. Но тут...

Думаете, я неприлично заржал? Нет, сначала у меня достало сил и выдержки ткнуть когтем большого пальца в красную кнопочку отбоя связи и аккуратно уложить элофон на столик.

И только потом неприлично заржать.

После чего я немного поворочался в своей, страшно удобной в сравнении с деревянными скамейками (на них, скорее всего, принято спать в советских дирижаблях) и походными койками, кровати, и понял: пора, наконец, вставать.

Рейсовый дирижабль Дублин-Архангельск отваливал от причальной мачты через восемь часов, регулярный поезд из Вотерфорда в столицу королевства шел не дольше двух, да и отправлялся каждый час.

Я решил явиться на аэровокзал пораньше, часа за два.

Можно снова пошутить про мое тайное родство с собаками: я собирался изучить ближайшие входы и выходы, обнюхать доступные помещения, и только потом заняться чем-то спокойным и выжидательным. Например, чтением газеты — заняв кресло в кафе среди других пассажиров, ожидающих вылета.

Имелась альтернатива — в виде беготни с высунутым языком по незнакомому зданию и необходимости лаяться с удивительно бестолковыми волонтерами, но меня таковая не прельщала совершенно.

Решил — сделал. И газета оказалась интересной, и лоу-карб сэндвич, состоящий из листа салата и куска тунца, вкусным.

Стойка обслуживания Аэрофлота СССР — красивая и чистая, совершенно против ожиданий. Еще она совсем не похожа на прилавки, к которым выстроились сердитые пассажиры местных авиалиний — я видел их в главном зале, еще перед тем, как пройти таможню.

Девушка за стойкой оказалась чистокровная орчанка, почти военная форма советской авиалинии ей страшно шла, два маленьких клыка совсем не портили улыбку, а то, что она, прочитав первую страницу мигрантского паспорта, перешла на упрощенный, но понятный, норвежский, сразило меня наповал. Поэтому к таможенному посту я подходил, не умея убрать с довольной морды зверского оскала, который, вообще-то, мечтательная улыбка.

Таможенный офицер тоже оказался ничего: во-первых, из наших (не северян, но псоглавцев: мой народ отлично справляется с тем, чтобы держать, тащить, и не пущать), а во-вторых, только заступил на смену, и был в добром расположении духа.

Вот только рыбные котлеты и бутылку воды пришлось оставить: оказалось, что в ручной клади такое не положено.

- Не переживайте, господин профессор, сэр - сообщил таможенник. - Я как-то летал советским лайнером. Там — кормят.

Не то, чтобы мне не приходилось раньше пересекать границы государств, просто…

Видите ли, когда кто-то произносит фразу «государственная граница», мне немедленно представляется контрольно-следовая полоса, колючая проволока, полосатые столбы и недружелюбно настроенные боевые маги пограничной службы. С адскими гончими, рвущимися с зачарованных поводков.

В случае с границей, скажем так, воздушной, ожидается все то же самое, пусть и в варианте упрощенном: без полосы и проволоки.

Подобных рубежей между странами Атлантического Пакта не существует уже, наверное, лет пятьдесят, и предмет моих странных фантазий я видел только в музее. Однако, стереотипы и сами по себе — вещь великая, а от границы между Той Стороной Рассвета и Этой ожидаешь чего-то как раз такого, привычно-музейного.

Так вот: в этом случае границы не было совсем никакой. Не случилось ничего из ожидаемого: ни допроса с пристрастием, ни тщательного обыска — мне даже толком не нахамили! Попраны оказались, можно сказать, детские мечты… Некоему мохнатому профессору стало немного обидно, и тот решил похулиганить.

Из того самого хулиганства я приобрел в беспошлинном магазине бумажный выпуск переводной «Pravda» — так называется главная советская газета, в переводе название означает нечто вроде «высшая истина».

Название показалось излишне пафосным, но состав колонок внушал: написано было обо всем понемногу, пусть и не очень понятно. Сложно воспринимать как данность реалии государства, в котором ты ни разу не был, все же скудные знания о каковом почерпнул из передовиц желтой прессы!

Вспомнил Royal Times, ту, что издают неприятные соседи с острова Придайн: сравнения с советским изданием она не выдерживала даже в смысле верстки полосы. Нормальный человек — а я, несмотря на некоторые события последних дней, искренне полагаю себя нормальным — чисто технически не способен полчаса кряду читать о том, как лейбористы в очередной раз подрались с консерваторами, и отчего, по мнению обозревателя, это никак не повлияет на тарифную политику таможенной службы Его Величества.

В зале вылета я оказался не один.

- Interesuetes’, tovarisch? - спросил меня господин, занявший соседнее кресло. - Davno ne bili na Rodine?

Господин оказался немолод и весьма представителен: возможно, второе мне показалось — костюмы наистрожайшего немецкого кроя, пошитые из натуральной — в этом вопросе нюх не подводил меня никогда — шерстяной ткани, стоят просто неприлично дорого, и, конечно, придают носителям своим вид достойный и обеспеченный.

Нечаянного собеседника я рассматривал недолго — он даже не успел повторить вопроса.

- Извините, господин, но я ничего не понял, кроме слова «товарищ», - хулиганское настроение никуда не делось, поэтому заговорил я на хохдойче.

Мой визави немедленно извинился, перешел на верхнесаксонский и сообщил, что принял меня за соотечественника.

- О, нет, - оскалился я. Tovarisch, против ожидания, не побледнел и не отшатнулся, наоборот, улыбнулся в ответ — чем сразу же расположил меня к себе. Уважаю, знаете ли, крепких духом людей! - Я просто впервые лечу в Союз, приглашен на контракт одним из советских ведомств… Названия столь же длинного, сколь и непроизносимого. Кстати, профессор Амлетссон — я протянул руку.

- Надо же, целый профессор! - приятно восхитился попутчик, пожимая мою правую конечность. - Наверное, очень сложная и интересная работа?

Можно было распушить хвост, но делать это перед незнакомым мужчиной не стоило: в ментальной проекции постоянно всплывала необходимость внимательного контроля за своим поведением в целом и отношением к мужчинам в частности.

Разговорились: оказалось, советский пивовар летал на конференцию в Дублине, и теперь стремился домой.

Час пролетел незаметно, и нас, наконец, вежливо пригласили на посадку.

Если бы Отец наш небесный хотел, чтобы я, профессор Лодур Амлетссон, умел летать, он бы наверняка снабдил меня двигателем, воздушным винтом и аэродинамическими плоскостями. Обзаведясь такими полезными