Цирк - Анастасия Антоновна Носова

зритель, – и картинка расплывалась. Фантазия не терпела самолюбования и презирала восхищение. «Это будет гениально», – думал Огарев, и видение тревожило его все реже. Временами Огарев представлял, как разозлится любой режиссер, если узнает, что для номера какой-то неизвестной девчонки нужно поменять многолетнюю программу и укутать весь манеж в белые одеяния.

– Просто они еще ее не видели, – шептала темнота из-за плеча Огарева. – Они ее еще узнают.

И Огарев темноте верил. Как и всегда.

Когда Таня вошла в комнату, Огарев перебирал уже сложенные вещи. Он складывал их в чемодан, выкладывал обратно, менял местами, то ли запутавшись в своих мыслях окончательно, то ли подыскивая наилучшую геометрию, чтобы край полотенца удачно совпал с краем футболки, – и тетрис, в который он играл перед каждой поездкой, наконец сложился. Тетрис не складывался, все портил злосчастный парик, он торчал посреди разложенного чемодана замызганной зверюшкой, и Огареву было жаль не только придавить его другими вещами, но и просто на него смотреть. Огарев перекладывал парик так и сяк, белые кудряшки на нем прыгали (номер в парике был посвящен Сергею Есенину), не поддавались давлению, чемодан из-за парика не закрывался, и Огарев в отчаянии надел его на голову, потянув руками вниз на манер шапки-ушанки, и закрыл лицо руками.

Таня села рядом – скрипнули пружины – и стащила парик с его головы. Огарев почувствовал, как парик защекотал щеку, услышал шорохи и удаляющиеся шаги. Когда он отнял руки от лица, то увидел закрытый чемодан. Парика рядом не оказалось, Тани тоже.

У окна стоял мальчик с простреленной головой, покачивался и опасно кренился вперед.

– Нет, – прошептал Огарев.

Он кинулся к мальчику, чтобы схватить того за шиворот и развернуть к себе лицом, но рука зацепила только занавеску – та всколыхнулась, зазвенели кольца о карниз. Огарев остался в комнате один.

Глава 12

Тетя Элла

Февраль 1994 года

Волгоградская область, Камышин

В доме у леса жила сестра Арины Петровны – так говорили. Еще говорили, что звали ее Элла, русского она до сих пор не выучила, а немецкий забыла. А еще – что у нее в избе нет мебели, спит она на полу, дети от нее сбежали или их вообще никогда не существовало. Старушки терли на лавках и не такие сплетни, и Оля не раз слышала, как за ее спиной говорили шепотом: «А как же та, сумасшедшая?» – «Эти-то нормальные, а та – ведьма!» Оля посмеивалась над сплетнями, городская жизнь научила ее не верить в то, что бормочут деревенские. Арина Петровна же просто хмурилась и обрывала разговор, если кто-то заговаривал с ней о сестре.

– Арин, а Элка жива, что ль? – спрашивала соседка, когда приходила за солью или еще какой мелочью.

Арина Петровна пожимала плечами, закрывала за соседкой дверь и затем громко, во весь голос заявляла:

– В следующий раз я ей в соль плюну! – и плевала. Правда, не в соль, а на свой же ковер.

Говорили, что Элла выходила из дома по ночам. Или вовсе не выходила, если судить по уровню снега – сугробы завалили дом до самых ставен, и, пока Оля вслед за Ариной Петровной «догребла» до окна, тетя Элла уже открывала входную дверь плечом, наваливаясь на нее всем телом. Снежный холм не сдвинулся, и Оля с Ариной Петровной полезли в дверную щель прямо через него. В прихожей они долго отряхивались, а тетя Элла молча обкладывала пол тряпками – снег таял и оставлял вместо себя ледяные прозрачные лужи.

Так же молча тетя Элла отвернулась от гостей и ушла в избу. Арина Петровна последовала за ней, знаками показывая Оле, чтобы та помалкивала. Оля проглотила все свои вопросы и желание поздороваться с родственницей, которую видела впервые. Она шла по жестким, прогнившим коврам (ковры были везде: на стенах и на полу, и Оля посмотрела наверх, чтобы убедиться, что к потолку не приколотили ковер).

Тетя Элла заварила чай, и Оле показалось, что и жижа в ее чашке пахнет отсыревшим ковром. Она поморщилась и поймала взгляд хозяйки. Хотелось опустить глаза, но Оля не могла. Зрачки тети Эллы держали ее крепче кандалов, и Оля почувствовала, как тигр у нее внутри заворчал. Подчиняться чужим он не привык. Тетя Элла кивнула и перевела взгляд на Арину Петровну. Еще когда перед ними поставили чашки, Арина Петровна благодарно улыбнулась и наклонила голову. Чай она пить не стала. Оля морщилась, обжигала язык, но допила отвар. Тетя Элла убрала чашки – одну полную, одну пустую, – на скатерти от них остались грязно-зеленые ободки.

Тетя Элла, шаркая тапками, ушла и вернулась через несколько минут трескучей кухонной тишины, от которой у Оли зачесался язык.

Она смахнула со скатерти остатки скудного чаепития, и на стол из ее рук веером посыпались старые фотографии. На одной мужчина с выбеленным и разрисованным лицом неубедительно грустил. Тетя Элла постучала артритными пальцами по фотографии и показала ими же на Олю.

– Твой дед. – Арина Петровна нарушила молчание высоким взволнованным голосом, почти пискнула. Оля впервые слышала у нее такой голос.

Тетя Элла закивала.

– Йа, – подтвердила тетка, впервые заговорив.

Арина Петровна выпрямилась, откашлялась и повторила тверже:

– Это твой дед.

Оля потянулась к фотографии и стащила ее со стола, боясь, что та рассыплется от одного касания, что не будет больше этого человека в костюме клоуна на фотографии, останется одна только бумажная пыль, словно фотографию много-много раз пропустили через старенький уничтожитель бумаг с маминой работы.

– Мы были очень молодыми, – вздохнула Арина Петровна.

– И глупыми, – прошамкала тетя Элла.

– Очень глупыми, – эхом поддакнула Арина Петровна.

– Подожди, Ариша. – Тетя Элла подскочила со стула молодой девушкой, взмахнула юбками и кинулась в комнату. – Я карты принесу.

– Да что прошлое ворошить, – пробормотала Арина Петровна.

Но Элла уже несла в кухню увесистую коробку.

– А теперь я ей расскажу, – приговаривала тетя Элла. – Пусть правду знает.

Тетя Элла выложила на стол первую карту. Оля смотрела на скомороха и его собаку – детали толпились на карте, и каждая деталь, как объяснила Элла перед гаданием, имела свое значение.

– Шут, – сказала она. – Твой дед был не просто шут, а первоклассный шут! Свободолюбивый. Азартный. Говорят, даже играл! Противоречивый: на одну половину – немец, а на другую – цирковой. И фамилию сменил на цирковой псевдоним, так за ним и осталось – Петров. И собака ему нужна была обязательно – как верный спутник вечному страннику… Императрица, – продолжила она. – Твоя бабушка. Тоже из немецкого рода, только аристократка до мозга