Плохая хорошая дочь. Что не так с теми, кто нас любит - Эшли С. Форд

class="p1">— Это за что они тебе сказали спасибо? — спросила мама, вышедшая из кухни и вставшая в коридоре между мною и входной дверью.

Судя по тому, что она уже выглядела разгневанной, я сочла, что лучше не врать. И не стала врать.

— Я дала им пятьдесят центов, чтобы они купили конфет.

Я не понимала, что дурного могло быть в этом поступке, но у меня уже неприятно засосало под ложечкой. Что-то здесь было не так, хотя я не понимала, что именно.

Мама склонилась надо мной и посмотрела мне прямо в лицо. Я подумала, что она вот-вот ударит меня, но она не ударила. Она заговорила со мной сквозь зубы, широко открыв глаза, не отводя взгляда и четко выговаривая каждое слово:

— Никогда. Не. Смей. Давать. Свои. Деньги. Мужчине. Любому.

Это Ти-то «мужчина»? Или его друг? Но неважно, я кивнула и соврала, что поняла.

Несколько месяцев спустя я вернулась после ночевки у подружки, и едва вошла в дверь, как мать выхватила у меня пакет с одеждой, которую я брала с собой. Она спросила, как прошли вечер и ночь, и я стала перечислять все, что мы делали, от поездки на велосипедах до просмотра фильмов, а она между тем рылась в пакете, как будто что-то искала. Потом она с сердитым видом подняла один из предметов, повернулась ко мне, и я замолчала. Она швырнула мне в лицо использованные трусики и спросила:

— Это что такое?

Я не видела на них ничего особенного. Она же схватила трусики и принялась трясти ими у меня перед глазами:

— Эшли, что это такое? Почему это похоже на кровь?

Я вся замерла. По спине пробежал холодок. Я старалась не делать резких движений.

Я заговорила, потому что боялась, что мое молчание заставит ее сделать неверные выводы.

— Это всего лишь вагинальные выделения, мама.

Так меня научили называть то, что я однажды впервые обнаружила на своем нижнем белье и что явно не было мочой. Вроде бы это были правильные слова, не так ли?

Я верила обещаниям матери жестоко наказать любого, кто задумает причинить вред тому, что принадлежит ей. Она объяснила, что ее обязанность — защищать меня от всяких больных извращенцев, и, чтобы она могла как следует ее выполнять, необходимо, чтобы я говорила правду. Но просто говорить было недостаточно. Нужно было подчеркивать правду голосом, жестами и выражением лица, и мне в такие моменты всегда казалось, что я фальшивлю. Мне казалось, что если она мне не поверит, то кто-то обязательно погибнет. Кто-то умрет только из-за нежелания моей матери поверить в то, что я не вру, а я не смогла убедить ее в обратном.

10

Однажды я после занятий в школе сидела в «Клубе для мальчиков и девочек», когда позвонила мама и сказала, что меня заберет дедушка, как он иногда это делал. Обычно я была рада таким звонкам. Они означали, что мы по пути домой заедем в «Макдоналдс» и дедушка разрешит мне самой сделать заказ. Но едва мы покончили с едой, как дедушка сказал, что мама сегодня немного припозднится и поэтому мы поедем домой к нему. Я постаралась скрыть свое разочарование. У него не было кабельного телевидения, и вместо «Панки Брюстер» мне предстояло по большей части смотреть на него.

Дедушка сидел за столом, отделяя съедобные части почти дохлой лягушки от несъедобных. Его пальцы сгибали и разгибали ее покрытые сухожилиями конечности, освобождая мышцы от костей. Своеобразная пляска смерти для моего развлечения. Меня это не впечатляло. Мне совсем не хотелось здесь находиться.

Цвет кухонных стен напоминал зубы курильщика. От старости и небрежности они покрылись желтой пленкой. Я уставилась на них, изо всех сил стараясь не обращать внимания на плеск, доносившийся из старого белого ведра рядом с холодильником. В тот день дедушка поймал сома. Сом не хотел, чтобы его ловили. Дедушка начал разговаривать со мной.

— Не доверяй ты этим пацанам, девчонка. Они ни черта не сто́ят и ни черта не знают.

Он едва ли не выплевывал эти слова во внутренности лягушки, и если бы та была чуть живее, я бы не была уверена, что он разговаривает именно со мной. Я кивнула. Кивок всегда являлся верным ответом, даже если никто не задавал мне вопросы и особенно если я не очень прислушивалась. Дедушка любил рассказывать истории о своих прошлых и настоящих подвигах, а также о тех, которые он планировал совершить. Я не боялась его, но от его диковатых рассказов мне становилось не по себе, поэтому я старалась отключиться при любой подходящей возможности. Я не должна была говорить об этом вслух, потому что мое признание могло бы задеть его чувства. Но это было правдой.

Было совершенно ясно, что он не знает, что делать с детьми и что им можно позволять смотреть, слышать или воспринимать. Да и откуда ему было узнать? Пусть он и жил в одном городе со своими детьми, он не принимал особого участия в воспитании ни одной из своих четырех дочерей от бабушки.

— Думаешь, тебе так не повезло, раз твоего отца нет дома? — сказала мне однажды мама. — Твой папаша жалеет, что его нет рядом. Он бы все отдал, чтобы вернуться в прошлое, чтобы быть здесь со своей семьей. А вот мой отец жил в пяти милях от нас, и я не видела его и не разговаривала с ним неделями и месяцами. Я даже не знала, помнит ли он обо мне.

Лишь совсем недавно мой дедушка начал принимать более активное участие в жизни своих дочерей. Мы все вместе ездили на озеро, где он учил нас ловить рыбу или лягушек. Иногда мы с другими его внучками и внуками убегали играть в прятки в лес или на соседнее поле. Мама с сестрами стояли вокруг своего отца, разговаривали и смеялись. Несмотря на редкие встречи в прошлом, сейчас они, по всей видимости, были довольны его обществом. Иногда даже бабушка приглашала его к себе домой посмотреть бокс. Он был единственным знакомым ей человеком, который увлекался боксом так же, как она. Он даже начал забирать к себе внуков и внучек, как меня в тот раз — просто так, чтобы провести с ними время. Мы все начинали привыкать к нему.

Дедушке никогда не приходило в голову, что детям не стоит смотреть на то, как он вспарывает брюхо живым лягушкам, или что я слишком юна, чтобы сидеть на диване и