Запретные навсегда - М. Джеймс

Возвращающееся кровообращение и чувствительность в моих руках достаточно болезненны, чтобы отвлечь меня от моей челюсти на время, достаточное для того, чтобы я могла двигать ею взад-вперед, пока что-то не отпустит, и я смогу закрыть рот, хотя и с сильной болью.

Арт отступает назад, глядя на меня сверху вниз с едва скрываемым раздражением.

— Это был урок для тебя, — говорит он, когда я морщусь, пытаясь убрать руки назад перед собой. — Такая ночь, как эта, ничто по сравнению с тем, как я накажу тебя за плохое поведение, когда не будет никаких ограничений на то, что я могу с тобой сделать.

— Ты даже не знаешь, получишь ли ты это, — огрызаюсь я в ответ. Слова получаются менее выразительными, чем я надеялась, слегка невнятными из-за моей одеревеневшей челюсти, но в любом случае попробовать приятно.

Рука Арта сжимает мои волосы, откидывая голову назад.

— Послушай меня, малышка, — шипит он. — Это гребаный подарок по сравнению с тем, что ждет тебя в будущем. Я сказал тебе, что буду хорошо к тебе относиться, если ты будешь хорошо себя вести, но ты, кажется, упорно игнорируешь меня, и я могу сделать все намного хуже. Эдо настаивает на том, чтобы позволить тебе спать в этой постели, кормить тебя, убедиться, что у тебя есть одежда. — Словно подчеркивая свою точку зрения, его другая рука сжимает вырез моего платья в кулак, дергая вниз.

Тонкий шелк рвется, как мокрая папиросная бумага, разрываясь в клочья и оставляя меня в одно мгновение наполовину обнаженной. Арт жадно смотрит на меня сверху вниз, его глаза блестят.

— Ты только делаешь себе хуже, маленькая невежественная сучка.

Он отступает назад, качая головой.

— Одевайся, — выплевывает он. — Тебе принесут еду наверх. Когда ты закончишь, у нас назначена встреча с Константином.

— Ты же знаешь, что ты не один из них.

На полпути к двери, когда я произношу это немного яснее теперь, когда моя челюсть начала расслабляться, Арт останавливается и поворачивает голову ко мне.

— О чем, черт возьми, ты говоришь?

— Эдо, Константин… — я изо всех сил стараюсь подражать его тону. — Ты называешь их по имени, как будто ты один из них, равный им, как будто твое место здесь. Но ты не такой, не больше, чем я. Возможно, и нет, учитывая, кто мой отец. Ты всего лишь мятежный блудный сын, который сбежал и промотал все, что дала ему семья, а затем вернулся, поджав хвост, выпрашивая объедки у более могущественных людей.

Арт в мгновение ока возвращается к моей кровати, его рука на моем подбородке, пальцы впиваются в мои щеки, когда он смотрит на меня сверху вниз со свирепостью, которая заставляет меня думать, что я, возможно, зашла слишком далеко, но я не уверена, что меня это волнует, даже если бы я это сделала. Было приятно сказать это, выплюнуть эти слова в его сторону, и это все удовольствие, которое у меня сейчас осталось.

— Твой Отец пристрелит тебя, как собаку в собственной моче, если ты вернешься в Россию, — рычит Арт. — Ты никому не нужна. Ты для него меньше, чем ничто, а для меня ты просто сосуд, дырка, которую я могу трахнуть, и тело, над которым я могу надругаться, чтобы я мог преподать своему брату урок, который продлится даже после смерти. Заткни свой гребаный рот, пока я не проигнорировал то, что сказал мне Эдо, и снова не заткнул тебе рот кляпом, пока ты пялишься на еду, которую не сможешь есть.

На этот раз, когда он уходит, я ничего не говорю. Я смотрю, как он уходит, каждая частичка меня ноет от дюжины разных болей, и я все еще рада тому, что сказала раньше. Я буду бороться с ним так долго, как смогу, пока драки больше не прекратятся.

Больше некому бороться за меня, кроме меня самой.

* * *

Когда Арт уходит, я медленно встаю с кровати, морщась, когда заставляю свои онемевшие мышцы снова начать двигаться. На этот раз я без колебаний иду в душ, обещание горячей воды звучит как рай после ночи, проведенной в такой неестественной позе. Я беру с собой одежду, в которой была вчера перед ужином, и кладу ее на стойку, запирая за собой дверь, чтобы, надеюсь, не было шанса, что Арт войдет и увидит меня обнаженной.

В душе я чувствую себя именно так хорошо, как я и предполагала. Трудно долго мыться, когда у меня так болят руки, но я стою под горячей водой так долго, как только могу, позволяя ей намочить меня. Я с болью осознаю, что, возможно, это один из последних раз, когда я делаю это, и это кажется странным. Несмотря ни на что, я никогда не переставала представлять, каково это, знать, что твоя жизнь отсчитывает минуты, секунды, считать время, которое у тебя осталось на такие обычные вещи, как горячий душ. Но если я отдамся Арту, я не сомневаюсь, что он будет отрицать подобные вещи просто потому, что может. А если меня вернут к моему отцу, что ж…

После моей смерти горячего душа точно больше не будет.

Это странное чувство смирения с последним снова охватывает меня. Это стало меньшим из двух зол, и какой бы жуткой и нездоровой я в этом ни была, я не борюсь с этим. Я воспользуюсь любым покоем, который только смогу получить.

Когда я выхожу из ванной, меня ждет еда, и я смотрю на нее, чувствуя, как у меня урчит в животе от голода. Почти забавно, как все обыденное в жизни продолжается, даже когда ты смотришь в лицо смерти. Я все еще могу спать, наслаждаться душем, и я все еще голодна, несмотря ни на что. Еда стала даже вкуснее, чем вчера вечером, без того, чтобы Арт и Эдо смотрели на меня, превращая ее во рту в картонку. Я отшлифовываю все это, прекрасно понимая, что мои блюда, по крайней мере, хорошего качества, вероятно, тоже последние.

Слишком скоро Арт возвращается ко мне.

Как и раньше, он не утруждает себя стуком. Он входит в комнату, хватает меня за локоть и поднимает с края кровати, на которой я сижу.

— Наслаждайся одеждой, пока можешь, — шипит он, выводя меня из комнаты к лестнице. — Думаю, я оставлю тебя голой, как только заберу отсюда.

— Сначала ты должен получить разрешение, — шиплю я в ответ. Я знаю, что каждое мое слово, скорее всего, только злит его еще больше, но на данный момент мне все равно. Я думаю, что если Арт возьмет меня, он превратит мою жизнь в сущий ад всеми возможными способами, которые