Восточный кордон - Вячеслав Пальман

Монашка встала, прогнулась животом до земли. Встал и Самур. Он сделал, покачиваясь, несколько шагов и опять лёг, но уже не на бок, как обречённый, а на живот. Полежал, отдохнул и ещё прошёлся немного, пробуя силы.

Волчица скакнула за ограду. Морда её сделалась хитрой, как у лисы: «Ну же, ну!» Самур сел у самой изгороди. Прыгнуть он, конечно, не мог. Монашка снова оказалась во дворе, обежала вокруг овчара, играя, опять умчалась на ту сторону и остановилась.

Самур обошёл оградку и вылез наружу через дыру рядом с закрытой калиткой. О, как обрадовалась Монашка! Как забегала она вокруг овчара! И все уводила, уводила его, пока не скрылись они оба в густых зарослях у реки.

Обессиленный, сползал Рыжий со своего наблюдательного поста. Он уже не мяукал, не шипел, живот у него подтянули, словно и не было удачной охоты. Он прошёлся по свежим следам наглой волчицы, шерсть его стала дыбом и, кажется, потрескивала от напряжения. Боевой дух снова вернулся к нему. Явись она сейчас, так он бы растерзал без промедления!

Рыжий постепенно успокоился, привычно навалился лапами на дверь дома, приоткрыл её, просунулся внутрь хаты и тотчас завалился спать.

Он и во сне переживал — дрыгал ногами и хвостом, шевелил пышными усами.

А тем временем Монашка уводила Самура все дальше от лесной сторожки. Он шёл за ней степенно, как на поводке, но часто ложился и лакал воду, тяжёлая голова его клонилась к земле. И когда волчица, наконец, остановилась и, повертевшись, легла, Самур вздохнул с облегчением и тоже лёг, положив на темно-серую спину подруги свою измученную, отяжелевшую голову.

Лес, подсушенный солнцем, успокоительно шумел вокруг них. Тёплый и плотный ветер падал сверху и перебирал шерсть на собаке и волке. Несколько пронырливых поползней бегали взад-вперёд по стволам дуба и тонкими голосами, как кумушки на базаре, без конца о чем-то чирикали — видно, делились новостями, которые им без устали поставлял лес, живущий тайной и необычайно интересной жизнью.

Волчица и собака проснулись ночью. Позевали. Прислушались. Теперь лес спал, деревья стояли тихие, листва на них не колыхалась. На высоком, очистившемся небе ходил в дозоре молодой месяц. Серебряным серпиком двигался он над горизонтом, неяркий свет месяца не гасил звёзд, они кучились вокруг него табунком любопытных ребятишек, сбежавшихся со всего небосвода поглазеть на новорождённое диво.

Монашка толкнула боком Самура и побежала. Она проголодалась и звала Шестипалого поохотиться. Он тоже было побежал, но споткнулся и остановился, высунув язык. Конечно, ещё не охотник. Слаб на ногах. Волчица вернулась, поскулила и резко метнулась в сторону, поняв, что Самуру с ней не тягаться. Ушла одна.

Он вернулся на лёжку, но не уснул, смотрел в темноту, ничего не видя. Было хорошо и грустно. Вспомнился хозяин, его спаситель — Саша, и вдруг потянуло к ним с такой силой, что Самур чуть было не завыл от тоски. Молодой месяц стоял как раз в той стороне, где находилась лесная избушка. Что же это он? Снова ушёл…

Самур встал и тихонько пошёл прямо на месяц. Неокрепшие лапы овчара скользили по камням, он пробирался сквозь чащобу рододендрона, повизгивая всякий раз, когда ветка хлестала по незажившей ране, но сила, тянувшая его домой, была так велика, что, встань на пути колючая проволока, он и её одолел бы или умер от тоски.

Впереди, на лесной поляне, проревел олень. Его низкое, басовитое «бээ-уа-а-а… бэу-уа-а-а!» прозвучало и грозно и просительно. Он звал ланку. Он вызывал на бой соперников. Самур протиснул голову сквозь кусты. Бурая туша металась по поляне, отсвет месяца играл на огромных рогах. Олень то стоял, напрягшись и гордо откинув голову, увенчанную ветвистой короной, то вдруг склонял сильную шею и, ковырнув рогом землю, резко бросал траву и лесную подстилку за спину. Мучаясь от переполнявшей его силы, он кидался на кусты и с треском ломал их, забираясь в самую чащобу. Потом, утихая, прислушивался и осторожно выбирался на поляну. Ходил туда-сюда, высоко вскидывая ноги, шумно вздыхал, и вдруг опять трубный голос разрывал тишину, и уже знакомое «бэу-у-а-а, буу-ээ-аа!» неслось по горам.

Самур был опытен и знал, как опасен олень во время рёва, особенно для него, лишённого спасительной быстроты в ногах. Поэтому он осторожно обошёл поляну и снова взял направление на сияющий в небе молодой месяц.

Он не вспоминал о Монашке и не боялся потерять её. Она все равно отыщется. Для них обоих лес не представлялся запутанным царством, тропы и запахи рассказывали сотни историй, уже свершённых или продолжающихся во имя жизни и потомства. Это был обжитой, привычный дом. Все устремления Самура сейчас были нацелены на лесную избушку, откуда он так необдуманно ушёл.

За горбатой Чурой посерело небо. Начиналось утро. Самур очень устал. Он шёл валкой, тяжёлой походкой измученного зверя, чутьё притупилось, и когда с той стороны реки на него накинуло острым запахом волчьей стаи, он только вздыбил на загривке шерсть, но не почувствовал обычного боевого задора, всегда охватывающего его вблизи смертельного своего врага.

Это была та стая, которую он потрепал недалеко от кошар пастуха.

Та, откуда Монашка.

Стая, вожаком которой был волк с прилизанной безволосой головой. Его смертельный враг. Будь Самур здоров, с каким наслаждением бросился бы он в бой! Самур лёг, отдыхая и таясь, пропустил стаю и только тогда пошёл опять своей дорогой. Если бы ветер дул от него, стая загрызла бы Шестипалого. Ему просто повезло. Но страха он не почувствовал.

Ещё больше посветлели вершины гор, только у реки держалась влажная темнота, когда Самур просунулся сквозь заросль у ограды лесной сторожки и лёг под самым навесом, прислушиваясь к тишине. Но то была обманчивая тишина. От домика пахло тёплым, приятным. В доме спали люди. Через минуту Самур уже знал кто: хозяин и его сын Саша. И ещё Рыжий, воитель Рыжий, тоже спавший без задних ног.

Из последних сил поднялся Самур и, пошатываясь, дотянулся до порога. Привычно перешагнул в сени, лёг на своё место у входа и только тогда блаженно закрыл глаза.

Дома…

Первым проснулся Егор Иванович.

Он тихо поднялся, переложил разомлевшего кота к Саше и, не обуваясь, вышел. Скрипнула дверь. Самур поднял голову и два раза стукнул хвостом о пол.

— О-о, Самур! — громко и удивлённо сказал Егор Иванович, опускаясь на колени. — Что с тобой, голубчик мой? Да ты весь мокрый! Только пришёл… Эй, Александр, смотри, кто заявился! Вставай, Самур дома!

Из дверей выскочил кот и, укоризненно мяукнув, обошёл собаку со всех сторон, принюхиваясь и остерегаясь подделки. От Самура попахивало тем страшным запахом, который загнал его вчера на конёк крыши. Но Шестипалый был, несомненно, настоящий, тот страшный запах уступал стойкому, знакомому запаху собаки.