Одержимость шейха - Миша Рейн

погружаясь в головокружительную череду вращений, ощущая, как в груди откуда ни возьмись скапливается жгучая радость. Она касается самых сокровенных уголков моей души, но за жалкое мгновение все рушится, когда я случайно оступаюсь и врезаюсь во что-то твердое.

Взвизгиваю от боли, сковавшей плечо, а потом слышу тяжелый лязгающий звук, который заглушает музыку и окончательно вырывает меня из кокона танца.

С трудом удержавшись в вертикальном положение, я хватаю ртом воздух, только паника оказывается быстрее, я и врезаюсь снова, но боли не чувствую, вместо этого мои ноги отрываются от земли…

Резко выдыхаю, когда понимаю, что попала в плен сильных рук, и теперь я чувствую его губы. Они настолько близко, что я дышу их жаром, но каким-то чудом нахожу в себе силы, чтобы завершить танец.

Отворачиваюсь, скрестив перед своим лицом ладони, и выгибаюсь в крепких объятьях, как горячая карамель. Но надежда, что меня отпустят на свободу, гаснет, когда широченная ладонь вжимается в мою спину и толкает так, что дрожащие руки невольно хватаются за широкие мужские плечи, спрятанные под шелковистой тканью.

Наши лица оказываются в миллиметре друг от друга, но я не вижу господина, только чувствую, что это он… по запаху, жжением проникающему прямо в мои легкие.

Сейчас я мечтаю содрать с глаз проклятую повязку, только не могу пошевелиться, скованная в жестких руках пленницей.

Дыхание становится тяжелым,не знаю, правда, чьё, мое или его, а когда он кладет мою ладонь на что-то твердое и горячее (сначала я не сразу понимаю, что это), я тут же отдергиваю руку, только это оказывается невозможным.

— Нет! — вскрикиваю. — Я не… — упираюсь свободной рукой ему в крепкое плечо, но он как ни в чем не бывало ломает мою попытку оттолкнуть и утыкается носом мне в шею, срываясь на рычащие вздохи, когда сам ускоряет движения моей руки.

Голова вмиг наполняется тяжестью, отключаясь от ужасающей реальности, но его горячее дыхание удерживает меня, врезаясь в мою плоть подобно заостренным клыкам, рычание вибрацией проходит сквозь неё, а вслед за ним и его зубы смыкаются так, что я упускаю яркий стон, вытягиваясь как по струнке.

— Отпусти… Хватит… — сумбурно шепчу в пустоту, теряясь в том, что сейчас сдавливает меня со всех сторон. — Ты нечестный… наглый… я никогда бы…

— Закрой рот и не останавливайся, — обжигает он угрожающим тоном ушную раковину, запуская свою пятерню мне в волосы.

Он пугает меня неуправляемой дикостью, кажется, что если воспротивлюсь, сломаю руку от того, что он заставляет меня насильно делать ей.

— Не вздумай убирать руку, — наконец его хватка слабеет, но я, вопреки всему, не упускаю возможности оторвать от его органа свою ладонь.

— Единственный мужчина, до которого я дотронусь добровольно, — щиплю я со всей яростью, — будет мой муж.

Но мое сопротивление приносит лишь боль и ярость в мужском голосе.

— Ты будешь делать все, что тебе прикажет твой господин,— он вновь заставляет меня обхватить ладонью его толстую длину, отчего в грудь будто сотни игл вонзаются. — У тебя нет права принадлежать другому мужчине, ясно?

— Есть! — дрожь предает. — Я невеста Джафара Аль Нук-Тума! Я принадлежу ему!

На мгновение Тень замирает, и в тишине слышатся лишь его частые рваные вздохи.

— Повтори! — глухой хриплый голос пугает еще больше, но я, не раздумывая, бросаюсь в пасть этому зверю.

— Я принадлежу Джафару Аль Нук-Туму!

— Повтори еще, — что-то в его голосе меняется, — хочу услышать это еще.

Больной. Псих.

Он заставляет меня повторять эти слова вновь и вновь, с новой силой двигая моей рукой по своему каменному члену, снова и снова. Вынуждая меня гореть в происходящем синим пламенем. Задыхаться с этим именем на своих губам. Тонуть в нарастающей тяжести между собственных ног и теряться в требовательных движениях, не сразу осознавая, что в моих штанах орудует мужская рука…

Безумие. Сводящее меня с ума. Ведь я сама теперь поспеваю за тем удовольствием, что обещают мне горячие мужские пальцы, и взрываюсь криком, который можно сравнить лишь с каким-то животным звуком. Я даже не сразу понимаю, что все это вырывается из моего горла, пока сокрушающая дрожь раздирает каждую клеточку в моем пылающем теле, а потом мою руку накрывает шероховатая ладонь и сжимает с шипением, прежде чем мне на живот выстреливает горячая струя мужского семени… На мне сперма чужого мужчины. Моя ладонь все еще сжимает пульсирующую длину, а из моих штанов выскальзывает рука господина…

Звук мужского удовлетворения придавливает меня сверху, и я ощущаю, как под повязкой начинает жечь глаза от подступивших слез.

— Какая жалость, Джансу, — внезапно ощущаю, как повязка ослабляется и соскальзывает с моих глаз, позволяя мне увидеть поглощенные черной мглой дикие глаза Тени.

— Правда?

— Да. — Мужчина кивает, ласково заправляя выбившийся локон волос мне за ухо, но я дергаюсь, не желая его прикосновений. Только он возвращает меня на место, мягко сдавив горло большой пятерней и прижавшись губами к моей щеке, по которой он слизывает ускользнувшую от меня каплю горечи. — Потому что я и есть Джафар Аль Нук-Тум, — шепотом впечатывает в меня эти слова, как клеймо в кожу, нарочно процарапав следом жесткой щетиной, а потом заглядывает мне в глаза, только я почти ничего не вижу из-за мутной пелены, но чувствую, как он проводит большим пальцем по горлу, словно поощряя любимую зверушку.

Судорожно сглатываю, не в силах сделать вздох, а потом ощущаю, как небрежно он проходится грубыми пальцами по моему подрагивающему животу, собирая скользкую жидкость, и… проводит ими по моим губам, оставляя на них свой обжигающий терпкий вкус.

— Ты моя, — выносит мне приговор хриплым басом. — У тебя нет права принадлежать другому мужчине. Возвращайся в свою комнату, Джансу, — последнее, что приказывает мне Тень, прежде чем отпустить меня и скрыться за одной из дверей. Оставив меня наедине со своей правдой.

Вот теперь меня можно назвать грязью.

Глава 9. Брат… Он все помнит и знает, кто я.

Я даже не помню, как добралась до комнаты и пролетела прямиком в ванную. Мне было просто дико необходимо добраться до воды, чтобы смыть с себя его семя, запах, прикосновения... все.

Не знаю, сколько проходит времени, но я по-прежнему изо всех сил тру живот жесткой мочалкой, споласкиваю, не заботясь о костюме, и снова тру, а потом