Великая смута - Николай Плахотный

На пропаганду первыми отреагировали козлы. Тайком нашептывали серым овечкам: вопросы надо ставить шире и глубже. Борьба за гражданские права внутри кошары — полдела. Одной свободы от двуногих тварей мало. Хорошо бы с волками объединиться, жить единым общежитием. И для полной лояльности освободиться на фиг от рогов.

Закончил Емельянов свою притчу открытым текстом, без всяких аллегорий:

— Сошлись мы с академиком на том, что навязываемая СССР Западом демократия и свобода окажутся похлеще татарского ига.

Признаться, я оторопел:

— Но это же наши верные друзья и союзники.

Емельянов нервно смахнул с брючины невидимые крошки.

— Друзья, соратники, соучастники. Вспомни-ка год 39-й. Тогда все страны — большие и малые — юлили, хитрили. У СССР был свой стратегический интерес. Сталин как мог лавировал, отвоевывал у коварного противника мирные деньки. Ведь Гитлер готов был напасть на «друга» еще в сороковом году. Правдами и неправдами удалось отодвинуть грозный час почти на 280 суток. Еще б месячишка три-четыре — и немцы не посмели бы пересечь наши границу.

— Теперь же злобствующие выскочки трактуют известный пакт Молотов-Риббентроп как сговор двух тиранов.

— Таково новое мышление, новая идеология, — процитировал Владимир ходячее изречение Горбачева. — Крутят злыдни колесо истории как барабан в бандитском казино. И гребут деньги лопатами. Сами же притворяются, изображают из себя подвижников за правду, за счастье угнетенного большевиками несчастного народа.

Снова потрясла меня рассудительность вожака бойцов преднестровского сопротивления. Хотел уж было в лицо высказать комплимент. Меня опередили.

— Спасибо Александру Александровичу, прибавил мне ума. Советую и тебе с ним свидеться. Телефончик дам. Но имей в виду: старик капризен и осторожен. Не потому, что пуглив — расчетлив. Каждой минутой жизни дорожит, человеку уже за восемьдесят.

— Послезавтра уже улетаю в Москву.

В глазах Владимира забегали огоньки:

— Утром созвонимся.

Вот когда до меня дошло: до полной гармонии нашей компании сильно не хватало третьего. Интуитивно взял его роль на себя. Напрямик говорю Емельянову:

— Ты меня, братец, заинтриговал. Как я понял, в папке, побывавшей в руках академика Лазарева, находились секретные бумаги, проливающие свет на предтечу Великой Отечественной войны. Лично я в больших сомнениях от того, чем нынче народу забивают голову генерал Волкогонов, мадам Новодворская и бывший секретарь ЦК КПСС, зодчий перестройки Яковлев.

— Их версия в корне враждебная.

— Поделись же эксклюзивной, как теперь модно выражаться, информацией, коль я того достоин, — и включил диктофон. Для подстраховки положил у ног потрепанный редакционный блокнот.

Вот что отложилось на магнитной пленке.

За две недели до начала кампании на Восточном фронте фюрер собрал в служебном кабинете из мореного дуба четырнадцать маршалов, а также маститого министра Риббентропа. Предстояло внести последние штрихи в оперативный раздел «плана Барбароссы».

Общее настроение было мажорное. Воспользовавшись паузой, поднялся фельдмаршал Клюге:

— Мой фюрер, есть вопрос. «Могут ли славные наши войска рассчитывать на поддержку сочувствующих изнутри?»

Ответ был предельно откровенный:

— «Пятую колонну» Сталин разогнал в тридцать седьмом и тридцать восьмом году. Однако фрагменты остались. Они ждут сигнала «Ч».

В памятном 1945-м протокол заседания попал в руки фельдмаршала Боку, бывшего в числе четырнадцати персон, приглашенных на тайную вечерю. В суматохе он переметнулся на американскую сторону. Долго скрывался. Блуждал по белу свету. На закате жизни у старого вояки совесть заговорила. В Аргентине он передал военному атташе Советского Союза кожаную папку с тисненой нацистской символикой. Вместе с протоколами в ней оказались агентурные списки предателей Родины. Эти имена теперь известны всем: генерал-лейтенант А. Власов, генералы П. Понеделин, С. Банд ера, В. Малышкин, Г. Жиленков и др. В 1937-м их не разоблачили, они вывернулись, избежали кары, так что предательство перебежчиков в начальный период войны стоило миллионы невинно загубленных жизней.

Как, однако, противоречиво земное бытие. Как трудно, очень трудно порой провести четкую грань между добром и злом.

Остывшее солнце коснулось верхушки дуба, запуталось в ветвях. Мы оказались в тенечке. Пора было снова наполнить граненые стаканчики. Что Емельянов и сделал изящно, почти профессионально. Опорожнять содержимое, однако, не торопились.

— Сдается мне, — молвил виночерпий, не подымая головы, — обстановка в мире сильно напоминает ту, что имела место полвека назад. Ухищрения западной дипломатии и тогда и теперь были направлены на то, чтобы извести СССР, прекратить его существование любой ценой, чего бы то ни стоило. Причем агрессия подло закамуфлирована, украшена трогательными бантиками, нежными цветочками.

— Поконкретней, пожалуйста.

Емельянов достал записную книжку. Быстро нашел нужное. Читал, чеканя слова: «Большевики угрожают всему миру. Мы призваны спасти мировую культуру от смертельной угрозы большевизма, освободить путь человечеству для истинного социального прогресса».

— Так мотивировал Адольф Гитлер великую необходимость и суровую неизбежность исторического хода событий, ибо того желали небеса. Он же являлся всего лишь исполнителем воли судьбы.

После паузы предводитель пролетариата Приднестровья изрек:

— Еще одно изречение. На сей раз уже нашего современника. «Советский Союз — нетерпимая и невыносимая более империя зла». Автор, надеюсь, известен?

— Более чем.

— И ведь сказано было в присутствии Горбачева. Однако президент наш даже ухом не повел. С удовольствием проглотил плевок.

Налитое вино нельзя долго держать в стакане. Мы сблизили наконец стаканы. Единым духом опорожнили, словно неразбавленный спирт.

За нашими спинами трижды прокричал ворон. По народным поверьям, птица сия связана с потусторонним миром, а также с колдунами и волхвами.

Само собой с языка сорвалось:

— И каков же прогноз?

Товарищ отреагировал спокойно:

— Я ведь не пророк. Давай-ка завтра спытаем у академика.

К сожалению, загад не сбылся. Днем раньше Лазарева на «скорой помощи» увезли в Центральную клиническую больницу.

КОМУ ЧТО ДАНО

Связь с Молдовой я и в Москве не порывал. Изредка встречался с приезжающими в «белокаменную» друзьями. Получал весточки, перезванивались.

Как-то в Доме литераторов лоб в лоб столкнулись с Георгием Маларчуком. Дружны мы были со студенчества и потом еще года три-четыре. Затем пути разошлись, связь ослабла. Гица (ласкательное от Георгия) стал известным в республике писателем. Оказался в стане «зеленых». Много времени и сил отдал борьбе за сохранение природы родного края. С этими проблемами регулярно выходил на страницы местных газет и журналов, а также союзных изданий. Шагал по жизни борзо, размашисто. Его рабочий кабинет в Союзе писателей Молдовы буквально осаждали люди с обожженными крыльями. В то же время его взяли в кольцо какие-то прилипалы и авантюристы. Опутали талантливого публициста тенетами, заманили в политический вертеп правого толка. В итоге Гица оказался в активе народного фронта, даже в самом руководящем центре.

По должностному, так сказать, положению был он вхож (и по первому же звонку принимаем) важными чиновниками, на самом высоком уровне. Впрочем, неформальное отношение сильных мира к своей персоне Георгий Павлович воспринимал как случайное недоразумение, как «любовь без взаимности». В то же время странной была любовь к интеллектуальной шушере, традиционно составляющие своеобычный элемент, скажем так, не только литературного процесса, а и митинговой бучи. Я слышал от многих, что эта братва считала Маларчука своим незаменимым коновалом.

— Не подпортит ли твою биографию связь с оголтелыми? — спросил я напрямик приятеля за ресторанным столом.

Он засмеялся громко, заразительно:

— Ай, не бери в голову. Эти парни и девки скоро перебесятся, обзаведутся семьями и займутся подходящими делами.

— Что называешь ты делом подходящим?

— Служение народу на своих рабочих местах.

— Фрателе, ты их послушай. Они же убеждены, что уже служат народу и делают великое дело.

Маларчук положил ладонь на мой локоть.

— Согласен, среди «босяков в смокингах» немало случайных людей. Затесались в народный фронт по пьянке, по недоразумению или в силу товарищеской солидарности. Есть поговорка: «Цыган за компанию утопился».

Мне захотелось возразить.

— Георгий, ты упрощаешь. Давай судить не по словам, а по делам. Сколько уже всего наворочено! Да и крови человеческой пролито немало. Ты лучше меня это знаешь.