Су́чки. Секс, эволюция и феминизм в жизни самок животных - Люси Кук

Уильяма Джеймса, считается, что распутной половой жизнью наслаждается самец, а не самка. Когда я была студентом-зоологом, меня учили, что это биологический императив самца, высеченный даже не на камне, а в самих гаметах. Говорят, что анизогамия – фундаментальное различие в размере гамет, от греческого означающее «неравный» и «брак», – определяет не только пол, но и поведение. Сперматозоиды маленькие, и их много, в то время как яйцеклетки большие и их ограниченное количество; поэтому считается, что самцы неразборчивы в связях, а самки разборчивы и целомудренны.

«Большое количество совокуплений не приносит самке вреда… но и особой пользы тоже не приносит. С другой стороны, самец никогда не может получить достаточное количество совокуплений с как можно бóльшим количеством разных самок: слово “избыток” для него не имеет никакого значения», – объяснял мой наставник Ричард Докинз в книге «Эгоистичный ген».

От этого биологического закона у меня всегда болела голова (и сердце). Как мог один пол быть неразборчивым в связях, а другой целомудренным – в конце концов, с кем самцы совокуплялись, если все самки были такими скромными? В голове не укладывалось. И если половое поведение самки предписывается ее гаметами, то чем объяснить половую распущенность львицы? Что ж, оказывается, львица далеко не единственная гулящая самка в животном мире. Давно настал час для радикальной переоценки шаблонных половых ролей анизогамии – если только наш вид готов их принять.

Викторианская мануфактура целомудрия представительниц женского пола

Самки всех видов не всегда были патологически целомудренными в глазах науки. Еще на заре зарождения зоологии Аристотель заметил, что домашние курицы обычно совокупляются не с одним тщательно отобранным петухом, а с несколькими. Именно Дарвин два тысячелетия спустя начисто перечеркнул половую историю в своей книге «Происхождение человека», в которой заставил самок надеть плохо сидящий пояс целомудрия.

«В самых разных классах животного мира, у млекопитающих, птиц, рептилий, рыб, насекомых и даже ракообразных различия между полами следуют почти одним и тем же правилам; самцы почти всегда ухаживают за самкой».

Теория полового отбора Дарвина, изложенная в «Происхождении человека», продолжается в духе любовного романа издательства Mills&Boon, в котором говорится, что самцы животных обладают «более сильными страстями» и дерутся между собой, «упорно демонстрируя свои прелести перед самкой». Самка, со своей стороны, «за редчайшими исключениями, терпеливее, чем самец, и требует, чтобы за ней ухаживали, поскольку застенчива». Ее работа состоит в том, чтобы пассивно поддаваться очарованию победившего самца или выбирать среди ухажеров и неохотно уступать их половым требованиям. По мнению Дарвина, скромная натура самки такова, что «часто можно увидеть, как она долгое время пытается убежать от самца».

Хотя Дарвин отметил, что у нескольких видов роли поменялись – самки были конкурентоспособны, а самцы разборчивы, – он счел это незначительными аномалиями. Дарвин объяснял постоянство гендерных половых ролей фундаментальными различиями между сперматозоидами и яйцеклетками: сперматозоиды подвижны, а яйцеклетки нет; и это несоответствие служит основой для «активной» маскулинности и «пассивной» феминности.

Стереотип Дарвина о застенчивой самке вписывался в общее настроение эпохи.

Популярная идеология придает вам колорит – викторианский «культ истинной женственности», который, как утверждается, не просто научен, но также продиктован самой наукой.

«Истинные самки» должны были быть благочестивыми, покорными и интересоваться только созданием семьи. В них мало страсти, и они не интересуются сексом даже после вступления в брак. Деторождение было супружеской обязанностью, которая должна была выполняться как часть священной клятвы, но без удовольствия и энтузиазма.

Теория полового отбора Дарвина перекликалась с этими идеями. Но при этом она была опасно противоречива, гораздо более противоречива, чем естественный отбор. Как мы выяснили в предыдущей главе, выбор самки стал ахиллесовой пятой. Предоставление такой эволюционной свободы слабому полу было как кость в горле для викторианского патриархата и сделало вторую теорию Дарвина неудобоваримой. Концепция полового отбора могла бы незаметно исчезнуть, если бы не британский ботаник, который примерно семьдесят лет спустя, в 1948 году, предоставил экспериментальные данные, подтверждающие гендерные стереотипы Дарвина и превращающие их в универсальный закон.

Последователем Дарвина был Ангус Джон Бейтман, молодой, но выдающийся специалист по генетике растений, который работал в Институте садоводства Джона Иннеса в Лондоне. Бейтман вынашивал амбициозный план легитимировать «общий закон» Дарвина о том, что самцы страстны, а самки застенчивы. Бейтман отметил, что Дарвин делал заключения о гендерных ролях, основываясь только на наблюдениях, но без эмпирической поддержки этот великий человек был «в недоумении» и не знал, как «объяснить разницу между полами». Добровольная задача Бейтмана состояла в том, чтобы доказать идеи Дарвина на практике.

Чтобы сделать это, Бейтман переключил свое внимание с растений на крошечных мух, которые, как по волшебству, появляются из ниоткуда и кружат вокруг гниющих фруктов. Drosophila melanogaster, скромная дрозофила, раздражающий вредитель для большинства плодоядных животных, но в то же время лучший друг генетика. Эти крошечные насекомые достигают половой зрелости за считаные дни, откладывают сотни яиц и, что самое важное, могут быть выведены в лаборатории для выявления очевидных генетических мутаций. Культивируемые штаммы мух с глазами странного цвета, вообще без глаз или с деформированными короткими крыльями действуют как заметные именные бирки, позволяющие проследить генеалогию.

Бейтман поместил 3–5 взрослых самцов и столько же самок, всех с разными физическими мутациями, в стеклянный контейнер и позволил природе взять свое: получился своего рода остров любви для мух-мутантов с гротескными кличками вроде Волосатое крылышко, Щетинка и Микроцефал (иными словами, «безглазая маленькая голова»).

Через несколько дней Бейтман проверил успевшее родиться следующее поколение, чтобы определить, кто с кем спарился. Все родительские мутации были гетерозиготными, это означало, что мутантный ген у всех мух был доминантным, а нормальный – рецессивным. Таким образом, базовая генетика Менделя показывает, что если бы, например, Щетинка и Безглазый спарились, у одной четверти появившихся на свет мух была бы жесткая щетинка от отца, одна четверть была бы слепой, как мать, одна четверть была бы одновременно щетинистой и слепой, и одна удачливая четверть была бы нормальной, без каких-либо мутаций. Используя этот основной принцип, Бейтман подсчитал, сколько потомства произвели на свет каждый самец и самка.

Чудовищная брачная вечеринка дрозофилы Бейтмана стала элегантным, хотя и несколько жутким способом изучения наследственности в дни, предшествовавшие тестам на отцовство и расшифровке геномов. Она позволила установить, кто кого оплодотворил, без необходимости наблюдать за брачными играми мух. Тем не менее это было весьма сложное дело, поскольку в общей сложности Бейтман провел не менее шестидесяти четырех экспериментов по спариванию. По опыту знаю, что работа с дрозофилами чрезвычайно утомительна, не говоря уже о ее