Игры. Нерассказанное - Дженнифер Линн Барнс

их с единственной целью – чтобы они закрывали мне лицо. Но самый главный секрет крылся в другом – просто я старалась держаться от мира в стороне.

Я виртуозно умела быть наедине с собой – но не в одиночестве. Одиночество – чувство, которое делает тебя уязвимым, а я понимала, чем это может закончиться, недаром же я носила фамилию Руни. Любая слабость – все равно что лужица крови для стаи акул. До своих двадцати я дожила благодаря тому, что вела себя тихо и не высовывалась. Если бы не это, я не смогла бы вырваться из дома – и из оков семьи.

Во всех значимых смыслах, кроме одного.

– Кэйли, – тихонько позвала я сестру. Она в это время с энтузиазмом отплясывала на бильярдном столе. За разговорчиками местных пьянчуг меня трудно было услышать, но мы с Кэйли всегда тонко чувствовали друг друга.

– Анна! – не прекращая танца, воскликнула она. Кэйли вот так же радовалась мне и в те далекие времена, когда ей было всего три, а мне – шесть и она любила меня больше всех на свете. – Потанцуй со мной, а, красотка!

Кэйли всегда была оптимисткой. Иначе и не объяснить, почему она вдруг решила, что есть хоть крошечный шанс, что я захочу к ней присоединиться. Этот самый неоправданный оптимизм стал одной из причин того, что у Кэйли начались проблемы с законом. Другая причина крылась в том, что у меня не получалось спрятать ее от мира, хотя сама я пряталась мастерски. Казалось, Кэйли создана для того, чтобы плясать на столе и громогласно выражать свою радость – а порой и злость. Ее бесстрашие было на руку нашей матери.

Временами.

– Может, как-нибудь в другой раз, – ответила я.

– Ну и зря, у тебя прекрасно бы получилось! – Кэйли закружилась по столу, ловко огибая полудюжину бильярдных шаров. Трое парней с киями в руках, казалось, нисколько не возражали против вынужденного перерыва в игре.

Классические рубашки. Дорогая обувь. Похожи на учеников какой-нибудь дорогущей частной школы. Точно не местные. А значит, в этом баре им находиться небезопасно.

– Давай лучше до дома наперегонки, – предложила я, чтобы Кэйли только слезла со стола. Она очень любила соревноваться.

– Насколько я помню, ты там больше не живешь, серьезная наша, – напомнила она и, раскинув руки, прошлась вдоль края стола. Ее длинные волосы красиво рассыпались по спине. Дойдя до конца, она наклонилась и положила руку на плечо одному из игроков.

– Моя сестра куда проворнее, чем кажется, – театрально-громким шепотом поведала она.

Проворнее. Сильнее. Умнее. Список качеств, о которых не стоило бы болтать попусту, можно было продолжать. К счастью, парень, к которому Кэйли обращалась – на вид ему было лет восемнадцать-девятнадцать, не больше, – вряд ли внимательно ее слушал, он не мог отвести глаз от ее груди, обтянутой кожаным нарядом. Его дружки тоже не отставали: один тоже глазел на Кэйли и наслаждался видом сзади, а другой…

Другой поднял неспешный взгляд на меня.

Волосы у него были рыжевато-каштановые и такие длинные, что почти закрывали глаза, но все равно невозможно было не заметить, как внимательно он меня изучал, задержав взгляд на потрепанных синих медицинских брюках, на губах и русых волосах.

– Интересно узнать поточнее: с какой скоростью ты бегаешь, а, Анна? – полюбопытствовал он тоном человека, который во всем видит повод для мрачных шуток.

Интуиция, вышколенная многолетними наблюдениями за миром и попытками от него спрятаться, подсказала два вывода: во‑первых, он либо пьян, либо под веществами, а может, и то и другое, во‑вторых, даже в этом состоянии ничего из внимания не упускает.

Я сохраняла внешнее спокойствие. Оно у меня было незыблемым. Непоколебимым.

Он все не сводил с меня темно-зеленых глаз, которые горели недобрыми – и это еще мягко говоря – огоньками.

– Приятно познакомиться, – сухо процедил он.

Не то чтобы знакомство вообще намечалось.

– А ты не местный, да? – предположила я. Это было скрытое предупреждение. Но он так не считал.

Взяв кусок мела, лежавший на бильярдном столе, он повертел его в пальцах.

– Ух ты, и что же меня выдало? – насмешливо спросил он.

Вопрос явно был риторический, но мой мозг сгенерировал автоматический ответ. У тебя загар слишком ровный. А на руках нет мозолей. И рубашка классическая. Три верхние пуговицы были расстегнуты, воротник приподнят скорее по небрежности, чем нарочно, и помят. Парень с ухмылкой облокотился на стол. Казалось, он возомнил себя полубогом, решившим поразвлечься беседой с ничтожными смертными. В его движениях угадывалась поразительная легкость, а в теле будто бы совсем не было напряжения. Не составляло труда представить его древним правителем, который нежится на роскошных носилках, пока их тащат рабы.

Или солдаты, подумалось мне. Что-то подсказывало, что он любит нарываться на драку. Что ж, в этом баре у чужака были все шансы в нее ввязаться.

Только это не мои проблемы.

– Кэйли, – позвала я. Окружающие вряд ли заметили бы перемену в моем голосе, но сестра сразу ее уловила. Нас с ней выковали совсем в другой печи. Кэйли спрыгнула со стола и направилась ко мне. Поравнявшись с парнем, который разве что дырку во мне не прожег своим взглядом, она сбавила шаг.

– Может, еще увидимся, – сказала Кэйли с улыбкой, не сулившей ничего доброго.

– Нет, не увидитесь, – возразила я так, чтобы чужак точно услышал.

– Что, правда? – Он снова впился в меня взглядом и поставил стакан с виски на самый краешек стола, точно решил бросить вызов самой гравитации и проверить, существует ли она вообще.

Стакан, как ни странно, не упал.

– А ты, девочка-палиндром, – продолжал незнакомец. Волосы по-прежнему падали ему на глаза, отбрасывая тени на острые будто лезвие скулы. – Анна. H-A-N-N-A-H. Может, хоть с тобой мы еще увидимся? Зажжем от души, так сказать, развлечемся. – Он положил руку на сердце и понизил голос: – Если твое имя пишется без h на конце, я ничего не хочу об этом знать[10].

Буква h в моем имени писалась и в начале и в конце, а еще я должна была сохранять невидимость. Так что никаких новых встреч. И уж точно никакого «зажжем от души».

Даже этого разговора вообще не должно было случиться.

* * *

Через пятнадцать минут Кэйли уже вышагивала по каменистому берегу с той же грацией, что и по бильярдному столу, – будто вся ее жизнь была прогулкой по канату, натянутому высоко-высоко. Она шагала и даже не глядела себе под ноги – куда больше ее интересовало ночное небо. А я шла следом. В Кэйли жила