13 месяцев - Илья Стогoв

Потом начали снимать героев шоу. Жмущуюся в угол кучку растерянных людей. В том числе меня. Сам момент съемок запомнился мне смутно. Я просто вышел в студию, сощурился от света прожекторов, сел на диванчик. Малахов о чем-то меня спросил. Я что-то ему ответил.

Зал был полон людьми, которые отложили все свои дела ради того, чтобы поучаствовать в съемках шоу. Несколько десятков человек строили рожи и вели себя как полные кретины, потому что режиссерша обещала: обладатель самой идиотской физиономии будет снят крупным планом. Получит причитающиеся ему десять секунд славы. Перестанет считаться неудачником. Станет удачником.

Никогда в жизни больше не соглашусь сниматься ни в одной телепередаче — обещал я себе. Да меня и так, наверное, больше не позовут. И вообще: едучи в 15-м вагоне транссибирского экспресса, думать об этом совсем не хотелось.

7

На самом деле транссибирским экспрессом я поехал специально. Можно ведь было купить билет на самолет и через девять часов оказаться дома. А вместо этого я неделю подряд тащился через бесконечную родину, проехал ее всю, с востока на запад. Мне хотелось почувствовать это расстояние на себе. Попробовать, одним словом сказать: какая она, страна, в которой я живу.

Где-то к шестому дню езды я понял, что это невозможно. Страна оказалась слишком большой, чтобы ее можно было втиснуть в одно-единственное прилагательное. Девять часовых поясов, сто сорок миллионов человек, а сколько людей — столько и вариантов счастья. Те, кто приехал сниматься в «Большой стирке», хотели стать богатыми и знаменитыми. Монголы в мохнатых шапках мечтали вырастить такого скакуна, чтобы когда-нибудь он все-таки обогнал поезд. А проводнице из моего вагона хотелось, чтобы пассажиры не какали по большой нужде в туалет за стенкой. Не может быть в мире такого порядка, чтобы он устроил всех. Как сделаешь счастливым и рыжеусого майора, и телеведущего Соловьева, и перегонщика ворованных машин, и путевую обходчицу из поселка «Ерофей Павлович»? Что одному из них хорошо, для трех других — смерть. Но при этом (думал я) суть моей веры как раз и состоит в том, что Бог даст каждому из нас счастье, которое устроит всех.

Счастлив будет каждый, а несчастных не будет вовсе. Как это получится, я не знаю. Более того: пытаясь представить такую картину, я понимаю, что она невозможна. Но тем не менее именно так все и получится. Ну не чудо ли?

Последнюю ночь пути я, как и все предыдущие ночи, провел на своей верхней полке. Все думы были передуманы. Я просто собирался уснуть. В дверь купе постучали. Местного времени было два часа ночи.

Я открыл. Снаружи стоял сосед-эколог. Он был налит алкоголем до краев.

Посмотрев мне в подбородок, он негромко сказал:

— Командир! Ебтваюмать!

— Это все?

— Ебтваюмать!

— Это я слышал. Это все?

— Это… ы-ы… Ебтваюмать!

Я закрыл дверь. Вернулся на полку. Едва я задремал, в дверь постучали снова.

— Что надо?

— Ебтваюмать!

— Что-нибудь кроме этого скажешь?

— Погоди… Не обижайся… Понимаешь: ебтваюмать!

Я вернулся на свою полку. Прежде чем закрыть глаза, подумал, что вот ведь: из поездки по Транссибу я сделал какие-то свои выводы. А эколог — свои. Мой вывод уместился в один абзац, а его — в одно слово.

Утром за окном показалась Москва. Транссибирский экспресс закончил свой самый длинный на свете рейс.

Октябрь

1

В конце 1996 года двадцать три латиноамериканских партизана из «Революционного движения имени Тупак Амару» провели самую виртуозную акцию в истории мирового терроризма.

В здании японского посольства в Лиме (Перу) в тот вечер должна была проходить вечеринка. Партизаны переоделись поварами и официантами и проникли внутрь. В разгар веселья они достали из-под одежды «Калашниковы», и после этого веселье продолжалось, но весело было уже не всем.

В заложники тупакамаровцам удалось взять целую толпу VIP-персон. В том числе американских дипломатов, тещу перуанского премьера и много кого еще.

Правительство отказалось выполнять требования партизан. А партизаны отказались покинуть здание. В результате следующие полгода ситуация пребывала в состоянии пата.

Партизаны боролись за счастье всех обездоленных. Они защищали тех, кого любили. Не за себя, а ради счастья других людей они взяли заложников и были готовы идти до конца. Партизанам противостояли псы антитеррора. Полицейские в масках и с супероружием в натренированных руках тоже защищали тех, кого любят. Они готовы были грудью закрыть женщин и детей от нелюдей-террористов.

С крыш окрестных домов телевизионщики снимали, как восемьдесят заложников дни напролет пьют орандж-джюс, а их стражи играют во дворе в гольф. Жизнь вошла в привычную колею. Кончилась зима… потом весна… потом прошло еще сколько-то месяцев, после чего последовал штурм, во время которого все партизаны были перебиты. Так все и происходит: лицом к лицу сходятся люди, готовые умереть за тех, кто им дорог. Начинается бой, и с обеих сторон появляются трупы. То есть говорили-то все вроде о счастье, но несчастливы оказываются обе стороны.

2

А я в том году работал редактором небольшого, но глянцевого журнала. Редакция располагалась в доме, стоящем сразу позади Зимнего дворца, на углу с Мойкой.

Дом этот был примечателен сразу по нескольким причинам. Главными из них были две: во-первых, с изнаночной стороны от моей редакции находилась квартира тогдашнего петербургского мэра Собчака, а во-вторых, левой стеной этот дом упирался в здание японского консульства.

Вечером того дня, когда погибли тупакамаровцы, я здорово напился. На следующее утро я даже пришел в редакцию, но было ясно, что работать у меня все равно не получится. До самого обеда я сидел у себя в кабинете и хотел пива. День был солнечный, снаружи ходили девушки, а я хотел пива.

В редакции у меня имелась собственная секретарша. На дальнем плане сознания давно бродила мысль, что порядочные начальники за своими секретаршами ухаживают… в смысле — приударяют… или хотя бы делают вид, что ухаживают… а я вот поухаживать так и не собрался. Я как раз думал, как бы спросить у девушки, не сбежать ли нам из редакции, когда ко мне в кабинет заскочил Дмитрий.

Дмитрий был городской достопримечательностью: самым известным в Петербурге левым радикалом. Почти что профессиональным революционером. Еще на заре перестройки этот длинноволосый, похожий на индейца парень в косухе ходил на демонстрации под черными знаменами анархии. Потом он зарегистрировал первую в стране троцкистскую организацию. Потом еще что-то организовал. Он возглавлял колонны, клеил листовки, устраивал стачки и, возможно, занимался еще чем-то таким, что знать мне было вовсе не обязательно. А в свободное время Дима успел сделать офигительную журналистскую карьеру, стать отцом двоих сыновей и получить степень чуть ли не доктора наук. Интересный в общем парень. Той весной он возглавлял петербургскую ячейку национал-большевистской партии Эдуарда Лимонова.

Дмитрий спросил:

— Я собираюсь в «Манхеттен». Хочешь, пойдем вместе?

— Хочу. Пошли. Тебе здесь еще долго?

— Нет. В принципе я уже свободен.

— Пойдем?

Я забрал куртку и спросил у своей секретарши, не хочет ли она выпить кружечку пива? Девушка не любила пиво, но работать она любила еще меньше, а день был солнечный, и мы все втроем пошли в «Манхэттен».

В «Манхэттене» было здорово. Дима спрашивал:

— Какие планы?

— У меня никаких. Я на сегодня свое уже отработал. Как видишь, пью пиво.

— А я вечером организую пикет у японского консульства.

— Когда организуешь?

— А вот прямо сейчас. Через сорок минут. Прямо с изнанки твоей редакции. Пойдем вместе?

— Чем тебе не нравятся японцы?

— Ничем не нравятся. Ты слышал, что вчера в Перу убили всех тупакамаровцев?

— С утра смотрел в новостях. А при чем здесь японцы?

Дима долго объяснял, что Перу хоть и находится в Латинской Америке, но на самом деле давно превратилось почти в японскую колонию. Там даже президент — японец, и фамилия у него Фухимори. Так что в смерти партизан виноваты как раз японцы, и их нужно срочно заклеймить.

Дима был очень образованный парень. Он отлично разбирался в таких странных вещах, как, например, внутренняя политика Перу. Мне слушать его было интересно, а вот секретарша заскучала. Слушая Диму, я опять забывал за ней ухаживать.

— Пойдешь участвовать в пикете?

— Пойду. Почему не поучаствовать в пикете? Непременно пойду и поучаствую!

— Тогда допивай. Кстати, после пикета, можем поехать в бункер. К нам приехал Лимонов, он там сегодня выступает.

3

Собственно, главным героем этого рассказа является как раз Эдуард Лимонов. Димин партийный начальник и живой классик русской литературы. На следующий день после того, как перуанский спецназ перебил в Лиме всех партизан «Тупак Амару», и сразу после того, как мой приятель Дмитрий организовал пикет у здания японского консульства, я первый раз сходил посмотреть, как выглядят русские писатели.