Черный хлеб (СИ) - Ульяна Жигалова

сами? Вы себя кем считаете? Вы такой же ржаной хлеб, пашете как лошади, тянете одни детей, вот только у Галии муж путний, так у нее и детей двое — работа-дом-музыкалка-художка.

Кто из вас может позволить себе салон красоты? Дорогое белье, чтобы порадовать мужика? Кто тут может показать себя загадочной и сексуальной? Все мы из СССР, где секса не было. Ленка Санина, самая пробивная из нас, заржала

— Нет девки, я вам не черный хлеб — я горчица! Я со своим мужем уже четвертый раз развелась и выгнала его.

Рассудительная Полицмейстер пожала плечами и удивилась,

— а тебя волнует, что он думает? Ты хотела бы быть пироженкой? Чтоб на раз — побаловался, и ушел? Да, я черный хлеб, но я не хочу лишать своего ребенка чего-то ради любого мужика. Ты что, купишь себе кружевные трусы вместо мороженого детям? Были бы у нас нормальные мужики, а то я на трех работах кручусь, чтобы одеть и прокормить свою дочь.

Мы еще долго развивали эту тему, всем знакомым придумали «кондитерские» прозвища, хохотали, пока животы не заболели.

Еще через месяц позвонила свекровь и долго плакалась на одиночество, она то и сообщила мне, что Георгий продал машину и гараж, и уехал за границу. Так бы все и забылось, но вскоре на меня вышел то же адвокат Льва Александровича.

Оказалось, Георгий нашел дубликат свидетельства о рождении Кирилла на фамилию Строганова, о котором я совсем забыла, перебрался в Болгарию, и уже оттуда явился шантажировать Льва Александровича.

На первый раз, или для отвода глаз, он все же получил приличную сумму денег, уехал на Кипр. Мне было сказано, что рисковать внуком Лев не желает, платить тоже. При еще одном проколе я заплачу головой, своей и сына. А Кира спрячут в другом месте. Я клялась, что ни при чем, и просила прощения.

Мне ничего точно не сказали, но я поняла, что Георгия нет в живых, и несмотря на то, что он не раз показал себя козлом, было горько. Ведь до этих поганых девяностых, он был порядочным человеком, работящим и вполне адекватным. Но на фоне общего лихого обогащения всей страны, когда совесть стала анекдотом, всю страну захлестнула жажда наживы, алчность — он потерял границы личности и сгинул за «бабло». Когда-то я его любила, видела его эгоизм, но он был не больше, чем у других мужиков. Проплакала всю ночь.

Теперь оба моих мальчика были сиротками.

Наталья. Находка в аду

После неудачи братки вместе с Петром напились в хлам. Пили сперва хороший виски, потом водку «черная смерть», потом самогон.

Я прятала голову под подушку, чтоб не слышать музыку и пьяный гам. Но ближе к трем ночи, Петр решил меня осчастливить, и полез ко мне в постель.

— Натаха, ты ж красивая баба, молодая, а одна, тебе ж мужик нужен! — от него пахло спиртом, салом с чесноком, сильные лапы лезли под рубашку. Сопротивление его возбуждало, он рычал и рвал одежду и простыни.

Отбиться от пьяной скотины не удалось, слов он не понимал, силы были неравны. Как бы я ни кричала, ни плакала — с кухни доносилось ржанье и гогот:

— Упирается, сучка, счастья своего не ценит! Давай Петруха, мы сейчас подтянемся!

В шоке что изнасилование станет групповым я сдалась. Петр был пьян настолько, что кончить долго не мог и все вдалбливался в меня с громкими шлепками.

— О дает мужик! Молоток Петруха! А какого хрена мы ждем? Пошли к девкам, я знаю где, — они шумно вышли из дома, загудела машина, и козлы уехали.

Петр, так и не кончив, свалился с меня и захрапел. Я встала, завернулась в покрывало и пошла в баню, отмыться от грязи. Баня была не топленой, вода холодной, но мне было все равно. Я намыливалась, наверное, в пятый раз, когда в баню кто-то пришел.

— Наташа, это я, тетя Маша. Видела, что эти уроды уехали. Наташа ты прости, через стенку все слышно было, но мы люди старые, сама понимаешь… Давай помогу, обработаю царапины и синяки.

Слезы бежали, смешиваясь с мыльной водой. Даже когда я была в заложниках у тех отморозков, насиловать меня не давали. А тут, не бандит — явно бывший силовик, человек с двумя языками и психологическим образованием, и вдруг — такое грязное, глупое насилие.

Под успокаивающее бормотание тети Маши все царапины были обработаны перекисью, волосы и тело отмыто до скрипа. Она увела меня домой к себе, заваривала травы, умывала и читала наговоры:

— … и как на море-окияне, да на острове Буяне лежит камень Алатырь… да со семи дворов, да со семи ветров, да со семи мертвецов… — по это бормотанье я уплыла в сон.

Утром тетя Маша сидела рядом и ждала моего пробуждения.

— Проснулась? Ты, девка, не убивайся, я тебя отчитала, боль уйдет на время. А потом — не зря говорят, душа забывчива, тело заплывчиво. Перемелется, мука будет. Пойдем чай пить, я блинков напекла. А то скоро твой насильник явится, слышно встал уже. Гремит, ищет. Эти то два, что уехали, говорят разбились на машине, туда им и дорога.

Мне и правда стало легче от ее слов, чистой постели, от чаю с блинами и медом. То состояние отстраненности, когда все как будто не с тобой происходит, и из которого меня частично вытащили психиатры, вернулось опять. Мне было спокойно, не страшно. Мне было все равно.

Тетя Маша, глядя на меня, вытирала слезы.

— Терпи девонька, это пока крест такой, иначе не выживешь. Потом приезжай ко мне, когда все будет позади. Я разбужу ее, твою душу.

С грохотом открылась дверь. Петр, по возможности приведший себя в порядок, но с ужасающим перегаром, испытал облегчение, увидев меня в почти в нормальном виде.

— Машина придет через тридцать минут. Мы уезжаем. Одевайся и собери вещи.

Я попрощалась с тетей Машей, она крестила меня и плакала.

Зашла в дом. Вонь, объедки, пустые бутылки, мусор и общий разгром, следы насилия. Конец очередного