Черный хлеб (СИ) - Ульяна Жигалова

дела, мы поговорим обо всем. Письмо вину с Игоря снимает, но это может быть игрой, к тому же камни не найдены, долг на мне по-прежнему висит. Дальше уже начинаются не только криминальные, но и политические игры. Не мешай мне, не давай козырей моим врагам, и все будет хорошо.

— Ты знаешь, что Петр напился и изнасиловал меня? даже когда меня держали в заложниках и кололи черт знает чем, меня не насиловали. Я хочу отомстить, — мой голос дрожал от гнева и стыда.

— Знаю, он сам мне сказал. Просил прощенья. Не обольщайся, что те отморозки были лучше, они знали, что с меня получат больше за живую, не то ты давно уже была…, - он махнул рукой, — пока не мечтай о таком. Пока он не только твой, но и мой тюремщик. Чувство вины, которое он испытывает, может когда-то сыграть нам на руку, забудь, — его лицо и глаза говорила совсем другое, и я поняла, что всех этих козлов настигнет возмездие.

Взяв салфетку «я написала можно ли мне фото сына?» — отец печально покачал головой, скомкал и поджег салфетку, показал на ухо — и на моих глазах удалил все фото с ноута, затем очистил корзину, журнал операций. Словом, уничтожил все следы. Посмотрел на меня с жалостью и написал «Он счастлив. У него хорошая мать, брат. Он в безопасности. Не делай из него мишень!»

Я сжалась как от удара. Мишень. Это я помню, каково быть мишенью, как мы бежали через ночь и метель. Как я отдала его женщине, которая не просто растит его как родного сына, но и спасает его жизнь.

Утром я улетела в Москву, а затем в Женеву. Через месяц я увезла Игоря на лечение в Штаты.

Катерина. Дети

После пропажи Георгия, свекровь Аликанида Семеновна, бухгалтер на пенсии, считающая себя белой костью, стала звонить мне ежедневно. Спрашивала про детей, пересказывала бесконечную Санта-Барбару, в заключение приберегая стенания:

— Да где ж Жорка то? Он тебе не звонил? — да как же это, мать бросил, детей бросил! — а ты почему сидишь? Почему не ищешь? Ты в милицию писала заявления? Или квартиру себе захапала, с прости господи чьими-то выбл. ми, а Жорка пошел на хрен?

Да, теперь дети, причем оба — стали для нее нагулянными, видимо старость проницательна — Кирилл был ей чужим, а раз я говорю, что они двойняшки — так и Тошка потерял бабушку. Тем не менее, в выходные, она регулярно приходила, приносила пахнущие нафталином, ненужные ей и мне вещи. Пила чай, говорила с пацанами. Добрый Тошка звал ее бабулей, показывал свои книжки, рассказывал о садике. Острожный Кирилл подходил, здоровался за ручку, как мужик, смеялась бабка, и уходил. Усаживался поодаль и следил внимательно. Даже мне иногда было не по себе от его недетского взгляда.

— Мама, зачем бабушка к нам приходит? — спросил он меня однажды, — ведь она нас не любит. Совсем. Она никого не любит. И папа нас не любил. Почему он сбежал от нас? Он хотел одного мальчика, а родились двое? Он не хотел, чтобы я был?

— Ну что ты, родной мой! Просто папа у нас вырос, а по уму остался маленький. Он уехал в другую страну — искать новую хорошую жизнь. Знаешь, есть такие страны, где круглый год лето, море всегда синее, и можно не работать. Вот папа и ищет такую страну.

Да, дети растут, отвечать на вопросы все сложнее, теперь не отвлечешь чупа-чупсом.

Дальше наша жизнь покатилась на прежних рельсах: подъем, бегом детей в сад, работа, в перерыв магазины, вечером с сумками в детсад, готовка, занятия с детьми.

В выходные дети по-прежнему ходили в воскресную школу, рисовали, танцевали, учили английский. Теперь их группой возили в цирк, на каток, на какие-то экскурсии. Я была свободна все выходные для домашних дел, и себя лично. Недалеко от дома был бассейн, в котором создали группы здоровья, началось повальное увлечение фитнесом. Один раз в неделю я начала ходить на занятия. Было тяжело, организм отвык от нагрузок, но я не давала себе поблажек. Начала учится плавать, спортивным стилем, держаться на воде то я всегда могла. Плавала «в размашку», оказалось, что плавать нужно совсем иначе. Переучиваться было непросто.

Я получала переводы якобы от Георгия, адрес не был указан. Свекровь бесилась, хотя я ей предлагала часть денег. Но в деньгах она не нуждалась, а вот отсутствие внимания ее бесило. И опять я могла только молчать.

Наше благополучие было разрушено дефолтом 98 года. Доллар подорожал с 6 до 22 рублей, многие разорились, на работе приостановили все заказы. Проекты стали никому не нужны. Два месяца нас держали на минималке, потом сократили.

Сестра Лиза, потеряв работу в магазине пошла работать на рынок, продавать вещи. Зарплата мизерная, на проценте, но каждый день. Были и «жирные» дни, но увы редко, и на все дыры их не хватало. Я попробовала один день, но не получилось, видно отчаяние на лице не является двигателем торговли.

Ленка, которая Полицмейстер, нашла приличную работу — ее взяли на фирму, которая делала окна и двери. Платили прилично, но на двоих — только еда и одежда, а работал она по 12 часов.

А я оказалась на бирже труда. Первые три месяца мы провели в деревне у родителей, выплаты были 75 % от среднего заработка. Родители мои были не молоды, больше не могли держать скотину, остался только огород, пенсию стали задерживать по три месяца. И если раньше, мама продавала молоко и сметану, и у нее были средства на хлеб, то теперь хлеб она пекла сама. Лизка помогала, чем могла, от голода не умирали, но все ж жили трудно.

Через полгода настали для нас совсем трудные времена. С биржи труда отправляли в активный поиск — т. е. когда тебе предлагали любые вакансии — хоть уборщика, хоть банкира. За неделю нужно было обойти не менее 10 мест, получить печать на бегунке, причем отказать должны были мне, я отказаться не имела права. Я просто с ног сбивалась, объезжая различные промбазы на окраинах города. Зачастую идти приходилось пешком, так как городских маршрутов не