Баба Люба. Вернуть СССР 4 (СИ) - Фонд А.

— Но у меня доклад на двадцать, — растерянно сказала я.

— Нужно, значит, сократить, — покачал головой Джорж и прислушался к тому, что творилось на сцене.

А там какой-то мужик, очевидно тоже от распорядителей, в громкоговоритель отдавал отрывистые разъяснения.

Ну ладно, буду ждать. Я отошла ещё дальше и приготовилась смотреть, что будет дальше.

Прошло пять минут… десять… двадцать… через полчаса на площади стало пусто. Народ подождал, подождал, да и разошелся. А местные умельцы систему звука так и не починили.

Мда, почему-то я почувствовала не столько облегчение, что не пришлось выступать, сколько разочарование — мне всегда казалось, что у них лучшие технари. А тут обычный микрофон починить не могут. У нас бы любой школьник справился.

Утрирую, конечно, но всё равно.

— Любовь Васильевна, поедем в пансионат, — ко мне подошел Благообразный.

— А как же мероприятие?

— Мистер Райт сказал, что у них какие-то проблемы. Так что собирайтесь. Автобус уже подъехал.

Ну, мне-то что, я быстренько ретировалась.

Мы выехали от площади буквально пару метров и автобус встал. Я выглянула в окно — мы попали в огромную пробку из автомобилей. Причём я в той, моей жизни, иногда ездила в Москву и попадала там в пробки. Так там люди настолько к ним привыкли, что спокойно могут стоять и по часу, занимаются своими делами, кто-то музыку слушает или аудиокниги, кто-то по телефону болтает, кто-то даже подремать умудряется. Но не истерит никто, даже дети.

Здесь же создавалось впечатление, что все сошли с ума — многие водители даже повыскакивали из своих автомобилей и что-то кричали, то ли переругивались, то ли ещё что-то.

Я покачала головой. Вот тебе и хвалёные американцы. Как дети, ей-богу!

И ту я изумилась ещё больше — наш водитель пару раз загудел, забибикал. Затем выругался. А в довершении всего тоже выскочил из кабины и побежал ругаться.

— С ума сойти! — наверное я сказала это вслух, так как мистер Робинсон, который сопровождал нас обычно в групповых поездках к пансионату, сказал на ломанном русском:

— Проблемы, — и улыбнулся в тридцать два зуба.

Вот я всегда поражаются ихним всем этим улыбкам — если у тебя проблемы, то с какого перепугу ты лыбишься? Мне кажется, они и резать друг друга будут с таким вот вежливыми улыбками.

— Что за проблемы? — спросил Арсений Борисович.

— Светофоры не работают, всё движение встало, — радостно пояснил американец, — а объехать мы не можем. С той стороны города всё перекрыто — там порыв канализации большой.

При этих словах я смутилась и невольно покраснела.

В основном уши покраснели. Но я взмахнула головой, чтобы волосы их прикрыли. А то подумают ещё что.

Видимо как-то не так истолковав мой жест, мистер Робинсон пояснил:

— Какой-то большой теракт. Наше правительство сейчас разбирается — это сомалийцы или иракские боевики. Уверен, что вскоре мы найдём виновных и жёстко накажем.

Нуда, ну да, вы всегда стараетесь найти крайних и отжать у них по максимуму, — неприязненно подумала я.

Автобус так долго стоял в пробке, что я даже задремала. Впрочем, когда мы тронулись, я сразу проснулась и уставилась в окно. На душе было как-то неспокойно.

По дороге я смотрела на пробегающие многоэтажки, небоскрёбы, бигборды с обильной рекламой и аж сердце защемило — на миг создалось впечатление, что я в моём мире и времени, еду с работы домой.

— Любовь Васильевна, — ко мне подсел Арсений Борисович.

Я скрежетнула зубами, правда незаметно. Ну вот чего ему от меня опять нужно?

— Слушаю вас, Арсений Борисович, — выдавила радушную улыбку я.

— Мы подумали и решили засчитать вам участие в мероприятии. Ведь сбой случился не по вашей вине.

Угу, если бы сбой был по моей вине, ты бы передо мной так не мироточил, — злобно подумала я, но вслух примирительно сказала:

— Спасибо. Я рада. Честно говоря, мне не по себе от всех этих выступлений на людях. А тут ещё и иностранцы.

— Ну, да ничего страшного, — примирительно сказал старейшина, — это же был муниципальный праздник самодеятельности. Так что вы вполне вписывались в этот формат.

А сам-то ты вписаться почему-то не захотел, — опять разозлилась я, но вслух говорить этого не стала.

— Любовь Васильевна, я вот что хотел вас спросить… — сделал мхатовскую паузу Благообразный и искоса взглянул на меня.

В этом месте мне, очевидно, полагалось спросить, мол, ах, что же вы хотите спросить у меня?, но я опять промолчала. Если тебе надо — так спрашивай, нечего мне тут психологию разводить.

Не дождавшись моей реакции, он продолжил:

— Меня очень беспокоит напряженная обстановка, которая сложилась сейчас в коллективе… — он опять сделал паузу.

Мне захотелось встряхнуть его. Достал уже своими паузами.

Очевидно, я не выспалась ночью: то готовилась, то просто переживала, — так что сейчас я была не самым добрым человеком и легко могла кого-нибудь запросто придушить. Но старейшина, не подозревая, что висит на волосок от смерти, опять занудел:

— И вас, как неформального лидера калиновской группы, я бы попросил приложить усилия и найти общий язык с остальными членами нашего братства. Не гоже нам ссориться. Грех это…

— А что я сделаю? — пожала плечами я.

— Ну вы могли бы…

— Арсений Борисович! — я развернулась от окна и посмотрела прямо в глаза Благообразного, — к сожалению, не могла бы. Точнее могла бы, если бы это была обычная ссора или недоразумение. Но дело в том, что вся эта семейка Ляховых постоянно провоцирует людей. Особенно это касается тёщи вашего великого человека. Это я Романа Александровича имею в виду. Если его регулярное хамство ещё как-то можно пережить или проигнорировать, то эта женщина очень умело манипулирует своим исключительным положением и использует это для того, чтобы самоутверждаться над другими…

Выпалив это, я выдохнула.

Благообразный смотрел на меня удивлённо.

Повисла пауза. Наконец, он отмер и сказал:

— Но вы всё же попробуйте, Любовь Васильевна. Я очень рассчитываю на вашу помощь и ваше благоразумие.

И он опять посмотрел на меня выжидающе. А я взяла и не стала ничего отвечать. Просто отвернулась и принялась смотреть в окно.

Некультурно?

Ну и пусть.

Он ещё немного посидел рядом, видимо, в надежде на то, что я продолжу общение, но я внимательно пялилась в окно, и через минуту он пересел к Валентине Викторовне и мистеру Робинсону.

А в пансионате все наши были в сборе.

Я зашла к себе в номер, переоделась и направилась в комнату к Рыбиной. Было время обедать, но, так как мы экономили, то сегодня пили чай у неё.

— Ну как там мероприятие? — спросила Сиюткина, ловко нарезая хлеб и сало.

— Свет вырубили, — пожаловалась я, — представьте, вышла к микрофону, сказала «здравствуйте» и микрофон отключился…

— Какой ужас! — посочувствовала Рыбина, — сорвали вам выступление.

— Не только мне, — сказала я и принялась разливать кипяток по чашкам, — там всё мероприятие сорвалось полностью.

— Вот это да! А ещё говорят — Америка! — покачала головой Сиюткина.

— Мне жалко нервов, — вздохнула я, — всю ночь не спала, доклад готовила. Причём на английском же. Переживала. А микрофон сломался.

— А другого микрофона у них не было разве? — удивилась Сиюткина.

— Да там у них всё сломалось. Даже светофоры. Мы в пробке около часа простояли.

— Ну зато вы отстрелялись и Арсений Борисович больше трогать вас не будет, — сказала Сиюткина и добавила, — вам сколько ложек сахара положить?

— Одну, — ответила я и предложила, — слушайте, вот что я думаю по поводу покупок…

Но договорить мысль мне не дали — дверь без стука распахнулась и в номер буквально влетела Белоконь:

— А! Вот вы где! — злорадно выпалила она, — А я-то думаю, отчего это вы на обеды и ужины не ходите!

— Это запрещено? — моментально взвилась Рыбина. — Постановление вышло?

— Это не по-товарищески! — вызверилась Белоконь, — могли бы и мне сказать, что талоны наличкой берёте!