Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016 - Коллектив авторов

Рыбы Декарта

Ане

Киев в осаде. И в каждом окне –пена каштанного бунта.Рядом с тобою завидует мневся соловьиная хунта.

Нам-то какой до бродяг интерес? –пусть себе свищут, злодеи!Ты музицируешь Дантатоплесс,музыкой в музыке – где я?

Там, где над Киевом дремлет звезда,плавают рыбы Декарта –там мы играем друг друга с листа,плавится звёздная карта…

Эскиз в метро

Белый свитер, спутанные волосы…Больше и не надо ничего.А ещё она поёт вполголоса –для себя лишь, а не для кого.

Записные книжки М. Цветаевойна коленях жёлтого пальто.Ей ещё домой идти оттаивать.Двадцать первый век. Москва. Метро.

Жизнь с расширением ш

памяти Валерия Прокошина

засыпали в кузнечикахруки искали в осокекамышовою флейтойсзывали друзей и подругв опрокинутой полночиптицы слились в караокеи в запруде мерцал намлуны потерявшийся круг

не о Лете письмоу реки постороннее имяне о городе павшемчетыре столетья назадмы очнулись в случайное времямы стали роднымии увидели светсловно небо очистило взгляд

золотая плотва мояи краснопёрая стаявы-то помните эхоуснувшее в дальнем боруто ли время течёт по губамослепительно таято ли это кончается жизньс расширением ru

китайские колокольчики

я измеряю женщинкитайскими колокольчикамисколько их прозвенитпока она идёт рядомкитайские колокольчикисамая точная штукаони звенят не от скукиа только когда есть о чём рассказатьсамое главное в женщинеэто история её душине глаза или попкане губы и грудьа сколько тысяч липрошагала её душадля встречи с тобой

твой колокольчик я слышуне перестаёт звенеть

твои глаза: утро день вечер

Ане

твои глаза такие разныев разное время суток

утром я вижу в нихсосновую рощу прорезанную косыми лучамивосходящего солнцакажется что вдалеке за деревьями видно моредаже не море, а какое-то маревокоторое обычно указывает на то что там может быть моречто-то неуловимо нежное розово-голубое туманноеа сосны – высокие корабельные сосныпод ними едва пробивающаяся траваи лучи утреннего солнца такие острыечто кажется щекочут ноздристрастно пахнет сосновой хвоейи ни одна веточка не треснет под чьей-то ногой

днём я вижу в нихбескрайнее синее мореи полоску пустынного пляжа с золотистым пескомморе такое спокойное что кажется плоскимпляжкажется на него никогда не ступала нога человеканад ним высокий отвесный берегтам наверху стою яи всматриваюсь в даль твоих глазне покажется ли на горизонте корабльне привидится ли где-нибудь штормно корабли не знают этой землиона не нанесена на картыа море так сокрушительно спокойночто я ложусь на спину и смотрю в твоё небовысокое голубое небобез облакови тишина прорезает воздух звенящим свистом

вечером я вижу в нихоткрытую веранду деревянного домана веранде стоит круглый столвверху над столом подвешен плетёный фонарьна столе стоит чайник с чашками и пиала с вареньемкруг от фонаря выхватывает только центр столапо окраинам бродят смутные тенивокруг фонаря вьётся ослеплённый любовью мотылёкон машет крыльями создавая всполохи светотенейв своих отражениях он кажется большой африканскойбабочкойа за перилами веранды начинаются зарослипахнет сыростью то ли вечерней росытоли близости реки/озера/морячто то потрескивает в темнотебудто кто то пробирается по садуа потом наступает такая тишиначто закладывает уши и хочется нарушить еёрезким движением рукиосвобождающим мотылька от неминуемой смертитолько за столом никого нет

Дерево дождя

памяти Алексея Парщикова

ты выйдешь к солнцусам не зная где тыкакие там живые экспонатыгде луг поющий где осипший береггде девушка плывущая нагаягде высушены строки на пескеи в зеркале межрёберного видагде видно только сердце только воздухты вдруг увидишь парусные буквырегаты слов и кругосветки фраз

и дальше где взлетающее небовстречается в нелётную погодусмотри её к тебе ведёт за рукуголубоглазый мальчик-самолёт

ведь нет живых и мёртвых не обижуот смерти слишком дерзкое лекарствораздавленные ягоды в ладонии оперное дерево дождя

Триптих о девушках

девушка впереди менябежит сверкая пятками

наверное она знаетрасписание электричек

в утренней электричкедевушка села рядомв джинсовом сарафанес глубоким вырезом

справа в окневесёлое зелёное солнцеслева в разрезе сарафананежный девичий сосок

день обещает быть добрым

жизнь иногда вообщекажется вечной

* * *

брюнетка напротивбыла какая-то страннаясумасшедшая решил я

блаженная улыбкане сходила с её лица

в конце концовя не выдержал и спросил что такого особенногослучилось сегодня в мире

я влюбилась сказала онашироко улыбаясь

и выпорхнулав окно

Два полюса Андрея Коровина

(Мир неба и мир земли)

Сочинитель стихов сродни двойному зеркалу: с одной стороны он (романтик) отображает рощи пальм, заросли алое и золотисто-матовый ручей; с другой – вбирает в себя, как губка, неутешительную реальность – рабочего, отливающего для поэта пулю, все те детали существования и прозябания его – на задворках мира, средь теней. Удача в том, что в свои редкие и счастливые моменты поэт может соединять эти два полюса, оправдывая повседневность: в эти минуты в природе существует время, когда ничего не изменилось, но всё дивно озарилось невыразимой красотой. Таким образом, сочинитель выступает в роли свидетеля, очевидца преображения, пережившего иную единую реальность. Для меня интересно, как Андрей Коровин соединяет эти два полюса: китайские колокольчики (кактут не вспомнить сон Гумилева, в котором не болит сердце?), девушку в метро, девушек в электричке, вообще – все эти романтические цветы и рыцарско-героическое отношение к миру, и – существование человека, которому нет дела до стихов или – в документальном, чёрно-белом диптихе автора – описание последних лет жизни знаменитого поэта. Замечу в скобках, что для большинства людей – такая жизнь является нормой.

Наверно, всё дело тут в трансформации образа лирического героя, который, если брать ранние сборники Коровина, превращается из конквистадора и слонёнка в европейском зоопарке в пассажира сумасшедшего трамвая. Именно лирический герой отмечает блаженную улыбку и спрашивает, что такого особенного случилось сегодня в мире. Он различает разные глаза у одного близкого человека и измеряет женщин китайскими колокольчиками. Герой этот как бы расширяет свой опыт и движется от начала женского – к мужскому, от упоения жизнью, воздушности, радости открытия – к эпитафии мертвым поэтам, к земному притяжению и весомости. Причём, последнее, как мне кажется, материал – куда менее податливый и непрощающий. Девушка в метро, рассеянно читающая стихи и Слуцкий, не умеющий больше их писать – вот две крайних точки, две противоположности. Девушка, окрылённая просодией и старик, приземлённый трагедией, раздавленный жизнью – оба они существуют в одном мире, одной реальности, как небо и земля. Обозначив для себя зенит и надир, поэт видит горизонт и в процессе творчества делает своё измерение живым, населяет его близкими ему образами. Причём, по мере развития письма язык его становится более самостоятельным: он проговаривается и это становится естественным. Конечно, это добавляет больше горечи, надрыва:

когда поэт превращается в человекаему становится всё равнокакое утро какого векакакое крутят в кине кино

сгорели в танках его читателиостыл недобрый двадцатый век‹…›

Но, стоит заметить, что между двух полюсов происходит постоянное движение и рождение новых смыслов: поэт продолжается в читателях через свои стихи, важно не утратить способность замечать замечательное:

‹…› Записные книжки М. Цветаевойна коленях жёлтого пальто.Ей ещё домой идти оттаивать.Двадцать первый век. Москва. Метро.

Синтез двух подходов, различные варианты их смешения делают стихи Андрея Коровина многомерными и многоплановыми, сочетая правдивость с легкостью, порождая музыку: