Страх и наваждения - Елена Семеновна Чижова

досмотра, я направилась к стойке регистрации; очередь двигалась медленно, я смогла их рассмотреть. Один – высокий и тощий, похожий на англичанина; другой – низенький и плотный. Остановившись у электронного табло, они о чем-то спорили. Вернее, спорил плотный; обращаясь к сухопарому спутнику, он уснащал свою речь обильными жестами, выдававшими природного итальянца. Тот, кого я приняла за англичанина, задумчиво кивал, не сводя глаз с табло. У меня не было уверенности, что передо мной – те самые рыцарь и епископ. Не могли же они улететь, бросив дорогущий джип на произвол судьбы…

– Пожалуйста, вставьте ваш багаж в рамку. – Девушка-регистратор выглядывает из-за стойки.

– Да, но… он соответствует габаритам ручной клади.

Девушка-регистраторша повторяет:

– Пожалуйста.

Мысленно чертыхнувшись, я иду к металлическому четырехграннику. Со мной такое впервые – сколько лет летаю… Рискуя навлечь на себя гнев очереди, я пытаюсь сладить с бездушным металлом: поворачиваю чемодан то так, то этак – с тем же результатом. Неужто они сузили рамки?

– Поставьте багаж на ленту.

Пока я возилась с чемоданом, она распечатала липкую полоску с номером рейса и сокращенным наименованием пункта назначения, где я получу его в целости и сохранности. Мне остается покориться, утешая себя тем, что с пустыми руками проще проходить предполетный досмотр.

Препираясь у стойки, я, разумеется, упустила их из виду. Между тем герои моего сна успели зарегистрироваться. Держа в руке паспорт с посадочным талоном, я провожаю их глазами. Коротышка что-то втолковывает высокому. Не похоже, что тот его слушает, – шагает с видом неловкого, непривычного к ходьбе, журавля. Те, кого я – возможно, по ошибке – приняла за рыцаря и епископа, входят в красный коридор. Интересно, какие ценности они вывозят из России? Скорей всего, что-нибудь антикварное. Картины или иконы…

– Попрошу снять маску. – Сверив фото с оригиналом, веснушчатый пограничник листает мой паспорт. – Когда вы в последний раз пересекали государственную границу России?

– В последний? – я переспрашиваю, чтобы потянуть время: понять, где здесь кроется подвох.

В отличие от тех двоих, мне нечего декларировать; у меня нет наличной валюты, я исправно оплачиваю счета: за электричество, за вывоз мусора, за отопление и воду; я – не злостная алиментщица; у меня нет просроченных кредитов и неоплаченных штрафов за парковку и превышение скорости. Но под его взглядом я чувствую себя виноватой. Виноватой без вины.

– Кажется, в феврале.

– А точнее?

Я стою, поникнув головой. Попытки оправдания тщетны.

– Двадцать третьего февраля две тысячи девятнадцатого года. Видите штамп? – Он прикладывает к непробиваемому стеклу мой раскрытый паспорт, маленькое окошко в огромный мир.

Страничка усеяна штампиками, въездными и выездными, голубыми и розовыми, от которых рябит в глазах.

Мое молчание его не обескураживает. Он растягивает губы в довольной улыбке – как растягивают баян. Его белые ровные зубы могут посоперничать с клавишами.

– Это я вас выпускал.

– Спасибо. – Моя неискренняя благодарность сродни беспомощности.

– А больше не выпущу. Никогда. Даже не надейтесь. – Он чеканит каждое слово. До боли знакомые слова.

Кто-то, вышедший из тени, держит меня за локти. Мне не обернуться, не дернуться.

Подталкивая в спину, меня заводят в отдельное помещение.

Обыкновенная комната; впрочем, как и мой конвоир. Не низкий, не высокий; не худой, не полный; не блондин, не брюнет – нечто среднее, невзрачное: второстепенный персонаж, метящий в главные.

Пока я осваиваюсь в новых декорациях, он листает мой паспорт – то вскидывая внимательный взгляд (глаза – серее серого), то вновь опуская его на страничку. Словно сверяет паспортные данные с тем, что написано у меня на лице. Я стараюсь не выдать своей растерянности, сижу, сцепив на коленях пальцы. Чтобы он не заметил, как мелко они дрожат.

Убедившись, что я – это я, он откидывается в кресле.

– Удивляюсь я на вас. Сколько лет смотрю, столько удивляюсь.

– Сколько? – Чтобы сгладить неуместность вопроса, граничащую с дерзостью, я держусь нейтрального тона.

– Что – сколько?

– Смóтрите.

Его зрачки медленно сужаются, будто он втягивает их внутрь. Теперь они похожи на булавочные головки.

– Чуть что, норовите сбежать. Согласитесь, порядочные люди так не поступают.

– Бегут из тюрьмы.

– Так и я об этом! Ваш побег – лишний повод недоброжелателям назвать нашу бедную Родину тюрьмой. «Гамлета» читали? Жизненная пьеса… Особенно сцена «Мышеловки».

Он пронзает меня глазами-булавками.

– Быть или не быть – вот в чем вопрос! Вы как бы на него ответили?

– А вы? – моими устами говорит запальчивость – продукт натянутых нервов. – Не пробовали сменить?..

– Сменить? – На меня наползает тяжелая грозовая туча. – Что именно?

Я торопливо заканчиваю фразу.

– Не сбежать, а уехать; не приползти на коленях, а вернуться…

– Что ж, давайте попробуем. Начнем с простого. – Он окидывает меня темно-серым взглядом. – Обратный билет. Предъяви́те – и вы свободны.

Подавив вздох облегчения (если это условие – мне легко его выполнить), я достаю из сумки прозрачную папку с документами.

Неуловимо быстрым, хрустким движением он разнимает скрепленные листы (звук, от которого я вздрагиваю); с вальяжной улыбкой бывалого картежника выкладывает на стол по одному: приглашение на бланке, внизу неразборчивая подпись; распечатка авиабилета.

Первый лист с маршрутом «туда».

– Что и требовалось доказать, – он разводит руками. – Ах, да не расстраивайтесь! На рейс вы так и так опоздали.

Я сбиваюсь со сдержанного тона.

– Из-за вас!

– А вот и нет! – Он тычет пальцем в распечатку. – 23 февраля. Сегодня у нас что? Вспоминайте, вспоминайте. Почтовое отделение, иностранный конверт…

23 февраля улетала моя героиня. Ошибка, которую можно объяснить и исправить…

Но я, дрожащая плоть, кричу:

– Это не я! Это она! Возьмите ее!

Не крик, а сгусток страха – тромб, прилипший к стенке сосуда: однажды он оторвется и закупорит мой сердечный клапан.

Возвращая мне иностранный паспорт, веснушчатый пограничник сухо кивает.

– Счастливого пути.

Та, кого я мысленно предала, улетела три дня назад. По меркам рухнувшей жизни – давным-давно. Следуя указаниям персонала, я пристраиваю сумку на ленту; захожу в стеклянную кабину. Мои руки разведены, ноги – на ширине плеч. Отвечающие за безопасность полетов прильнули к монитору: досматривают мой скелет.

Кости, окруженные полупрозрачным облаком плоти, – зримое доказательство русской пословицы: в гробу карманов нет. Створки гроба расходятся. Мое бренное тело просвечено и найдено легким.

Радуясь своей новой ангельской бестелесности, оно вплывает в райское пространство зоны tax-free. Все пропитано дивными ароматами, но я их не слышу. Мои ликующие мысли сконцентрированы на моей последней земной удаче: какое счастье, что они еще не научились сканировать мысли – добираться до дна, до самых тайных пазух.

«Внимание пассажиров, вылетающих в… анкфурт рейсом… адцать. Ваш вылет откладывается на… дцать минут. Приносим извинения