Под каменным небом. В глубинах пещер. Том IV - Николай Иванович Сладков

— М-да, просто храм какой-то, — бормочет Боря и тут же поправляется: — Нет, лучше всякого храма. Такого еще не создавал человек!

— Ура! Владимир Васильевич хочет фотографировать.

— Становитесь, ребята. Импульсной лампы я не взял: у нее пока слабая «пробойная сила». Обратимся лучше к старому, испытанному средству — магнию… Внимание. Приготовиться. Есть!

При вспышке некоторым бросилась в глаза еще одна ниша. Она тоже с беловатыми стенами, цветным потолком и украшена щеточками молодых сталактитов. Надписей нигде нет, но натечные образования чуть-чуть пострадали. Какой-то эгоист — из тех, кто живет под девизом «после меня — хоть потоп» — не пожалел даже того сталагмита, который прозван «Хозяйкою Красных пещер».

Скульптура «Хозяйки» нравится всем. Впрочем, Лену, с ее врожденным музыкальным слухом, еще более восхищает «орган» из тонких, полупрозрачных пластин натеков. Стоит провести по ним пальцами, как в воздухе раздаются гармоничные звуки... Под такой необычный аккомпанемент руководитель продолжает свои пояснения:

— Верхний коридор с его разветвлениями, в одном из которых мы находимся, — это клубок различных загадок. Почему «Терем» связан с Провальным залом именно тремя ходами? Как текла здесь подземная речка? Трудно сказать... Предполагают, что этот зал был залит водой недолго, потому и убранство его пышнее. Но если это так, то почему Верхний коридор, который, несомненно, сделался сухим еще раньше, совсем небогат натеками? Там тоже есть скульптура «Хозяйки», но хоромы ее победнее. Многое зависит от растворимости, то есть чистоты известняка, но существуют и другие, пока еще не ясные причины.

— Неужели так много неясного? — усомнился Боря.

— Нет, почему же, есть и разгаданное. Например, из верхнего устья Красных пещер зимой валит пар, как из натопленной бани. Оказывается, температура воздуха внутри лабиринта колеблется от плюс девяти до плюс двенадцати градусов. Вот и выходит, что летом в пещерах прохладно, а зимой тепло.

Боря не слышит последних слов. Решив разгадать «загадку всех трех ходов», он незаметно ползет в самый узкий из них.

«Я замыкающий, хватятся не скоро... — успокаивает он свою, видно не совсем спокойную, совесть. — Проползу до “ноздрей”, а оттуда бегом к Ветровому окну... Вот будет потеха: меня ищут сзади, а я впереди!»

Но мечты часто расходятся с явью: ход так узок, что где уж спешить, как бы совсем не застрять. Хорошо, что Боря помнит, как нужно двигаться в узких ходах: правая рука со свечой выбрасывается далеко вперед, а левая прижимается под грудь — плечевой пояс перекашивается и словно уменьшается в размерах, да и левая рука получает возможность активно работать, как лапа крота.

Окончание хода было неожиданным — в виде круто наклонной и скользкой воронки, обращенной раструбом к провалам «ноздрей». Боря стоя неудержимо катится вниз; зацепиться не за что. Единственно правильное решение приходит, как вспышка молнии: он сам ускоряет разбег, прыгает с обрыва прямо на узкую перемычку между провалами и, не задерживаясь, перескакивает через наибольший из них. Затем оглядывается. Только теперь ему становится ясно, какую опасность таит в себе одиночество.

К Ветровому окошку Боря приходит в удачный момент: в нем безнадежно застрял Балабанов. На все попытки ребят протащить его за руки он отвечает пронзительным криком:

— Не троньте меня! Я лучше назад полезу!

— Митя, послушай, — подсаживается к нему Владимир Васильевич, — ты, верно, забыл про «колодец» и узкий сифон, поджидающие тебя сзади?

Перед глазами «завхоза» встает жуткая щель, из которой он и не чаял выйти живым. Его тело инстинктивно съеживается, руки и ноги согласованно толкают вперед, и он благополучно вываливается по ту сторону Ветрового окна под громкие аплодисменты присутствующих.

После долгого ползания на локтях и коленях, а местами и на животе все с облегчением выпрямляются у последнего препятствия — высохшего водопада.

— Здесь тоже есть ход «для ползунков», — поясняет Владимир Васильевич, — но для разнообразия полезем наверх. Напоминаю основное правило скалолазов — «всегда три точки опоры», причем опорами могут служить не только руки и ноги. Вот посмотрите.

Владимир Васильевич хватается за почти незаметные выступы и, подтягиваясь на руках, поднимается в узкую щель. Укрепив ноги, он тут же опускает руки. Все ахают, предчувствуя срыв, но «обреченный» не думает падать, весело поглядывая вниз. Оказывается, он крепко упирается спиной в противоположную стенку «камина», как зовут скалолазы подобные щели. Перемещая то ноги, то спину, опытный турист почти без рук быстро преодолевает подъем и закрепляет канат для страховки.

Веселое оживление продолжается и выше уступа, где ход разветвляется на две трубы. Все лезут туда, где просторней, но Митя, чтобы избежать толкучки, направляется в щель, которая явно не приспособлена для его тучного тела. «Подсчет поголовья», произведенный Костей по выходе из трубы, обнаруживает отсутствие одного путешественника. Пока выясняют, кого, раздается жалобный крик; так кричать может только Митя. Всем кажется, что голос слышится сверху (акустика пещер обманчива). Возглавляемые Борей следопыты дружно лезут наверх. Не спешит лишь Владимир Васильевич; нагнувшись к самой узкой из труб, он светит фонариком.

— Спокойнее, Митя. Нужно выбираться назад, здесь не пролезешь. Давай теперь руку... Крепче. Вот так.

— Ой, Владимир Васильевич! Как ноги болят. А на животе у меня, кажется, мозоли.

— Ничего, Балабанов, человек ко всему привыкает. Нужно побольше тренироваться.

«Тренироваться? Ну нет, — думает Митя. — Больше я в пещеры не полезу! Даже за кладом. А план выкину, ну его...»

Завершающий спуск кажется бывалым туристам простой забавой, а Верхний коридор после пройденных труб поражает сухостью и шириной. Боря, бывавший в Киеве, просто ликует:

— Да это же, братцы, Крещатик. Честное слово!

Последний к выходу зал приводит в еще больший восторг: здесь видны охапки свежего сена и следы недавно горевшего костра. Все поясняет записка группы студентов Московского университета:

«Настоящий зал объявляется аудиторией первого курса географического