Вечерние огни - Афанасий Фет

215 Роскошь нарядила и предводителя хоров — флейтщика в длинное платье, называвшееся Surma от σνρειν — тащить.

219 Сколько бы мы, согласно с теми или другими комментаторами, не относили этих стихов к греческой и римской драме, это, на наши глаза, мало объяснит их прямую связь с предыдущим. Мы истолковали себе эту связь следующим образом. Упадок нравственно-социального элемента, отразившийся в драме, выразился, между прочим, и в туманных стихах хора, которые Гораций иронически сравнивает с изречениями оракулов.

220 Возвращаясь к форме и обстановке самой драмы, Гораций намекает на древний обычай назначать премией на состязаниях драматических поэтов — козла, откуда и самое название трагедия от τράγος — козел, и 'ωδή — песнь; буквально: козлопение. Желая ввести острую шутку без вреда строгости трагедии, поэты стали заменять обычный хор хороводом сельских полунагих, звериными шнурами прикрытых сатиров, предводительствуемых Силеном. Грекам и римлянам очень нравились подобные пьесы, которыми не брезгали и лучшие писатели. "Циклоп" Эврипида — единственная, до нас дошедшая пьеса в этом роде и могущая нам дать понятие о том, о чем говорит Гораций.

222 "Тяжелые шутки" — естественное прибежище писателя, рассчитывающего на сочувствие пьяной и буйной публики.

225 Допуская даже драму с сатирами, Гораций увещевает избегать двоякой крайности: чтобы величественное трагическое лицо не заговорило вдруг низким языком подвалов, этих гнездилищ грязного разврата, или не пустилось в безвоздушное пространство резонерского пустословия.

231 Если трагедия и допустила в себе элемент легкомысленных и задорных сатиров, то она все-таки не должна забывать своего достоинства. Мысль эту Гораций объясняет прелестным сравнением с римскою матроной, которая, даже будучи вынуждена приказанием первосвященника вступить в хоровод (в честь известного празднества, например, матери богов — Цибелы) будет сохранять достоинство движений, в отличие от распущенных танцовщиц.

234 Становясь на место драматического писателя, Гораций указывает Пизонам на необходимость строжайшего внимания к тону, до мельчайших подробностей.

237 Силен такой же слуга, как и комический Дав и нахальная служанка Пифия, обманувшая своего господина, но он не может говорить с ними одним языком, ибо не должно забывать, что он божественный прислужник Вакха.

240 В том-то и состоит величайшая задача и тайна искусства, чтобы посредством сочетаний отдельных частей отыскать совершенство в предмете, который своею простотою казался бы доступным каждому. Но именно эта простота и составляет вечный камень преткновения для непосвященных.

244 Лесные фавны или сатиры должны помнить, что безыскусственность их мало имеет общего с испорченною нравственностью городской черни и что им также не пристало любезничанье дурного тона, как и сквернословие, не приятное людям хорошего общества.

251 Торопливый ямбический (U -) ритм был причиной того, что греки считали ямбические стопы попарно в шестистопном стихе (senarius) и называли его: Τρίμετρος. Гораций или преднамеренно ошибается или имеет в виду только римских писателей, относя к позднейшим временам употребление спондеев (- -) на нечетных стопах драматического триметра. Далее он нападает на римских писателей Акция и Энния за их небрежную отделку стихов, допускавших спондеи даже на четных стопах: второй и четвертой.

263 Сделав справедливое замечание насчет трудности критики, даже в таком внешнем деле, как стихосложение Гораций укоряет современную публику в излишней снисходительности к римским драматургам, прибавляя, что ни первое, ни второе обстоятельство не могут служить поводом к неряшливой небрежности для истинного художника. Высокими образцами вкуса для публики и поэтов Гораций выставляет греков.

270 Возвращаясь от греков к соотечественникам, Гораций как бы от имени их спрашивает: "Почему же прежние поколения восхищались Плавтом, имеющим все недостатки, против которых восстает Гораций?" — и сам же отвечает: "По глупости". Здесь не место разбирать, в какой мере справедлив Гораций к Плавту.

275 Феспис (при Пизистрате) является здесь представителем драматического искусства. Указание на эти телеги встречается только у Горация, вероятно, приписавшего Феспису то, что бывало в Афинах на древних празднествах Дионисия — хоях (οίχόες), во время которых разъезжали на телегах и насмехались над встречными. К этим шутникам относится (по свидетельству схолиаста к Арист.<офановым> облакам) и пачканье лиц дрожжами. Феспис, напротив того, употреблял белила и, наконец, полотняные маски. Эпитет: "средственные — брусья" указывает на небольшие размеры эсхиловой сцены.

281 За Эсхилом явилась, во времена Перикла, старая комедия, но, сделавшись цинически-нахальной (Аристофан), была запрещена законом. В появившейся затем средней комедии писателям позволялось только острить над собою и товарищами по искусству. В новой комедии времен Александра Великого (в которой отличались Менандр и Филемон) уже нельзя было никого называть по имени и только дозволено было смеяться над общими недостатками. Тут же исчез и хор с пением и пляской на сцене.

288 Претекста, верхняя одежда высших сановников, окаймленная пурпуром, здесь представительница героической трагедии, в противоположность гражданской тоге, представительнице комедии.

291 Выражения, указывающие на первообраз литейщика, тщательно сглаживающего подпилком первоначальные шероховатости работы.

292 Пизоны. См. вступление.

294 Выражение, взятое от приема ваятеля, пробующего ногтем на сваях, довольно ли гладко одна часть соединена с другой?

295 Демокрит учит, что талант, врожденная сила, небесный дар гораздо предпочтительнее (блаженнее) простого искусства и несчастного в нем упражнения; что без некоторого рода безумия, т. е. выспреннего полета воображения (таково же мнение Платона), никто не может быть истинным поэтом. (Хоть бы наши критиканы сообразили, кто это говорит?). Многие из современных Горацию рифмачей, о которых он здесь говорит двояким образом, злоупотребляли воззрением Демокрита, вообразив возможность заменить отсутствие порывистого таланта внутреннею и внешнею растрепанностью.

300 Антикира — имя двух городов, одного в Фессалии, другого в Фокиде, славившихся произраставшею в их окрестностях белою чемерицей (Helleborus), которою лечили от сумасшествия. Бездарный рифмач воображает себя поэтом потому только, что запустил длинные волосы на голове, до того безумной, что ее не излечит и тройной прием чемерки.

301 Лицин, вольноотпущенный брадобрей Цезаря, прославившийся богатством и заслуживший во время гражданских войн, враждой к Помпею, звание сенатора. Надо однако же предполагать, что упоминаемый здесь Лицин только соименник первого.

302 Иронически применяя систему гениального неряшества к себе, Гораций как бы спохватывается, сколько гениальности утратили его стихи от принятого им обычая приводить в порядок свой организм весною приемами очистительного.

305 Делаясь, в силу своей задачи, временным критиком, Гораций не может воздержаться, чтобы не подтрунить над этим ремеслом.

309 Чтобы здраво писать, надо прежде всего здраво смотреть на вещи, и для этого Гораций советует изучать практическую философию Сократовой школы. Произведения этих философов, писанные в форме диалогов, могут служить образцами не только здравомыслия, но и драматического искусства в обрисовке личностей.

319-322 мы прошли бы молчанием эти стихи, если бы слово: часто (interdum), которым они начинаются, в связи с последующим не представляли повода предположить, что Гораций говорит если не бессмыслицу, то плоскость. Что же в самом деле удивительного, что болтовня пустых стихов часто меньше нравится произведений, имеющих бесспорные достоинства? Не часто, а всегда. Но взяв в соображение, что Гораций везде летит, сознавая, что поэзия лишь только остановится — проваливается в прозу, мы найдем в этих стихах указания тончайшего художника. Вот их смысл: пустозвучные стихи не имеют никакого значения, но часто внимание публики увлечено драматическим произведением, имеющим только внешние признаки истинно-художественной вещи. Грация и красота не чувствуются в целом, не властвуют им, а проступают местами, как бы пятнами, и художник, не понимая этого первейшего требования искусства, воображает, что сделал все, достигнув дагерротипической верности нравов. Как не сказать и тут, что Гораций словно метит этим камнем в огород нашей, так называемой, натуральной школы.