Где ночуют боги - Дмитрий Иванов

– Прошу прощения. Секунду. Отвечу на эсэмэс.

Антон достал айфон и молниеносно погуглил: «Некрасовцы».

В следующую секунду Антон пробежал глазами страшные, как ему показалось, строки:

«Некрасовцы, некрасовские казаки – потомки донских казаков, после подавления Булавинского восстания ушли с Дона. Названы в честь предводителя, Игната Некрасова. Соблюдали свод законов – 170 «заветов Игната», записанных в «Игнатову книгу». Заветы отличались большой строгостью: «за измену – смерть», «за богохульство – смерть», «за брак с иноверцами – смерть», «за убийство члена общины – закопать виновного в землю», «за измену мужу – виновницу в куль да в воду».

Ознакомившись с данными, Антон подумал:

«Да ладно?!»

Стали понятны Антону, кроме этого, еще две вещи: что говорить собравшимся, что они похожи на «Зи-Зи-Топ», не стоит. И что, вообще-то, «Гугла» мало, надо бы потратить минимум лет пять-десять на изучение исторических и лет пятнадцать-двадцать на изучение богословских аспектов движения некрасовцев. Но столько времени у Антона не было. Он панически быстро прочитал еще один абзац, который никак ему не помог:

«У некрасовцев есаулом избирали после 30 лет, полковником или походным атаманом – после 40, атамана избирали после Красной горки…»

Антон поднял глаза на некрасовцев и сказал единственно верные в этой ситуации слова. Точнее, одно слово:

– Слушаю.

В следующую секунду деды с бородами плотно обступили Антона. И все ему рассказали. Оказалось, некрасовцы живут тут, в Имеретинской бухте, давно, с начала двадцатого века. Они пережили малярию, царскую власть, советскую власть и прочие беды, потому что крепко держались за свои устои. Они жили тесно, общиной, занимались рыбалкой и держали огороды. Летом продавали огурцы и зелень. У них были хорошие, вкусные огурцы, потому что некрасовцы не бухали и не смотрели телевизор, как остальное население РФ, а работали и молились. Эти два занятия составляли их жизнь. У простой жизни были простые плоды – огурцы. Помимо всего прочего, некрасовцы отличались патологической честностью. Если урожай был хорошим, они понижали цены. Если человек платил за один килограмм, они всегда отдавали ему один килограмм сто грамм. Они отрицали обман при торговле и вообще обман одного человека другим, отвергая, таким образом, самую суть современного общества.

Узнав все это, Антон вторично подумал:

«Да ладно?! – И еще подумал, что они даже круче, чем «Зи-Зи-Топ». – Я бы так, наверное, не смог. – Тут Антону захотелось добавить какую-то мысль в свое оправдание, и он подумал: – Ну им проще все-таки. Они казаки, а я нет. Они общиной живут, а я нет. Я живу один. С тойтерьером».

У некрасовцев было кладбище, староверское, недалеко от моря. Старое кладбище оказалось на месте нового спортивного объекта, и власти приняли решение кладбище снести. Некрасовцы тоже приняли решение: «Не бывать этому». Возник конфликт интересов.

Офицер полиции на ухо прошептал Антону, наклонившись к нему:

– У меня ОМОН тут в квартале. Ждем пока. А чего ждем? Приказ из Краснодара: действовать цивилизованно. А как? У них в пакетах бутылки! Коктейль Молотова. Говорят, бульдозеры наши сожгут и сами сожгутся. Они могут. Скажите им, пусть не жгутся. Пусть расходятся. Цивилизованно.

Антон кивнул, но пока ничего некрасовцам не стал говорить. Он слушал. Он умел слушать.

Деды повели Антона к староверскому кладбищу. Ничего монументального Антон не обнаружил: только деревянные кресты, побелевшие от морской соленой влаги. Кладбище появилось, когда первые поселенцы-некрасовцы почти поголовно погибли от малярии. Бухта тогда была не курортом, а худшим местом на земле: сплошные малярийные болота. Но казаки-староверы упрямо выкорчевывали лес и осушали болота. Антону стало страшно даже представить, как это – выкорчевывать лес и осушать болота.

«Я бы погиб на второй день, – честно подумал Антон. – Или в первый. Так даже лучше. Лучше в первый, чтобы ничего не выкорчевывать».

Потом Антон смотрел на могилы староверов и думал:

«Холмики. Вот все, что остается. И не холмики даже, а еле заметные горбики. А ведь каждый горбик – это был человек. Чего-то хотел, о чем-то мечтал. Да… Эти дедки… Зачем им все это? Зачем они держатся за эти горбики? Мир поменялся. Люди давно не живут на одном месте, как раньше, веками. Люди передвигаются быстро. Все меняется быстро. Зачем цепляться за корни? Предки? Ты знаешь их имена в лучшем случае, но никогда не поймешь, каково им было выкорчевывать лес, осушать болота. Трудно им было, а может, наоборот – легко? Иначе как бы они это делали? Нет, современному человеку корни только мешают свободно передвигаться по миру. Корни путаются под ногами, за все задевают, цепляются… Не иметь корней проще… Быстрее. А куда мы спешим? Непонятно…»

Так подумал Антон. В это время самый старый и самый бородатый дед сказал Антону, указав на могилы:

– Они лежат тут сто лет. Ты хочешь из-за двух недель потревожить тех, кто лежит тут сто лет? Ты не боишься?

Антон посмотрел в глаза деда. Ему стало не по себе. Нет, он не боялся. Он знал, что в квартале ОМОН. Конечно, бородачи могли легко задушить Антона своими сильными руками, и, может, даже быстрее, чем ОМОН проедет квартал. Но, в конце концов, казаки вряд ли начнут душить концептолога, потому что убийство живой твари – это грех, а они люди верующие, а он, Антон Рампо, – живая тварь. Последнее определение Антону не очень нравилось, зато гарантировало жизнь. Нет, Антон не боялся. Но ему стало не по себе. Креативному человеку бывает не по себе, когда он чувствует, что у него нет совести, и это окружающим заметно. Антон вдруг подумал, что, вообще-то, право быть горбиками – это все, что у них есть, у мертвецов, осушивших болота, и это нехорошо – отнимать у человека последнее. Тем более у мертвого человека. Это нечестно, ведь мертвецы ничего не могут сделать в ответ, потому что только в кино мертвецы встают из могил и пугают блондинок, а в жизни они так не могут. Они просто лежат и никому не делают ничего плохого.

Синие глаза и бороды со всех сторон окружали Антона. Они ждали, что он скажет им. И Антон принял еще одно верное решение. Он сказал:

– Друзья мои, я только вчера приехал. Я пока ничего не понимаю. Но я постараюсь. В этом во всем разобраться.

Воцарилась тишина. Деды смотрели на Антона несколько секунд. Антону показалось, что он увидел, как свет в их синих глазах погас. Ничего не сказав, некрасовцы медленно, с достоинством пошли прочь от кладбища.

Но перед тем как разойтись по домам, они сделали еще кое-что. Самый старый некрасовец сделал это первым. Из старенького целлофанового пакета он достал бутылку и, коротко размахнувшись, швырнул ее в кучу камней, безобразных, вываленных кое-как у дороги – их свалили здесь накануне строители-двоечники, обозначив тем самым начало пиршества спорта. Бутылка разбилась, и белый камень вспыхнул желтым огнем. Остальные, по примеру своего вожака, достали бутылки и покидали их в камни. Гора камней загорелась. Было страшно. Никаких сомнений быть не могло. Они бы сожгли себя, эти синеглазые бородатые люди, чтобы не дать в обиду еле заметные горбики. Так думал Антон. Он смотрел зачарованно на горящие камни и не мог ни пошевелиться, ни вымолвить слова. Душа его замерла. Такое чувство, вероятно, испытывал человек в древности, когда наблюдал затмение солнца и считал этот миг не счастливой возможностью наблюдать феномен, а гневом богов.

Зажигательная смесь догорела, и остались почерневшие камни. Они стали еще безобразней, чем были, а некрасовцы разошлись по домам. Калитки за ними закрылись, бородатые люди вернулись к своим огурцам и иконам, а Антон стоял еще пять минут и смотрел на горбики староверского кладбища.

Потом к нему подошел офицер полиции и сказал с большим уважением:

– Сразу видно – Москва! Быстро вы с ними. Цивилизованно! Подвезти вас могу, куда надо, с мигалкой, у меня машина тут рядом, в тенечке.

Антон отказался и пошел дальше один.

Он шел по трассе долго. Светило солнце. Стало жарко. Антон быстро устал, оглянулся и поднял руку. По прибрежной трассе по направлению к Антону приближалось такси. Антон сел в него, но уехал недалеко. Потому что прямо посередине дороги, преградив дорогу такси, быстрым шагом шел сутулый человек, швыряя себе за спину обрывки бумаги. Листочки разлетались по ветру, а один даже угодил на лобовое стекло такси, из-за чего водитель вынужден был остановиться. Таксист сердито вышел из машины, а вслед за ним – Антон. Таксист, бодрый армянин лет шестидесяти, быстро нагнал сутулого человека. Антон тоже подошел и стал смотреть, что будет. Оказалось, что сутулый в очках – у него, кроме сутулости, были еще старомодные очки с толстыми стеклами – был архитектором. Более того, всего полчаса назад он был не простым, а главным архитектором Олимпиады, а теперь стал простым архитектором, и даже менее того – просто сутулым человеком в очках. Своего высокого поста он лишился за резкие высказывания, которые охотно повторил таксисту, а заодно и Антону, не подозревая, что перед ним глава креативного штаба. Архитектору было поручено разработать проект ледового дворца спорта в Имеретинской бухте. Титанический масштаб задачи сразу вдохновил зодчего. Он долго изучал шедевры Античности и Средневековья, вдохновлялся мостами, колоннами, портиками и прочими доказательствами того, что раньше умели строить. Древние, как известно, имели привычку создавать шедевры без помощи строительной техники, с появлением коей шедевры возводить перестали. Сутулый хотел, чтобы зимний дворец остался потомкам как доказательство того, что, даже имея строительную технику, можно строить на века. Он разработал проект зимнего дворца, который мог простоять триста, пятьсот, а при правильной эксплуатации даже тысячу лет. Проект этот бывший архитектор уже успел выбросить, но листок застрял в колючих ветках ближайшей акации. С трудом, встав на цыпочки и сильно исколов себе руки, бывший главный снял свой проект с дерева и показал Антону и таксисту. Дворец спорта, который мог простоять тысячу лет, был, как сказал автор, навеян идеями Микеланджело, и за дворец этот, по его же словам, ему перед Микеланджело не стыдно.