Цвет убегающей собаки - Ричард Гуинн

Император послал за Дилирамой, они воссоединились и, судя по всему, зажили в мире и согласии. Следует заметить, — поспешно добавила Сьюзи, — я лично нахожу историю абсурдной и не имеющей ничего общего с прорицательством. Скорее, все это происки мерзких принцев Серендипа.

— Все дело в духе, — заметил Игбар. — Не рассказу надо предъявлять претензии, а рассказчику. Если все рассказы одинаково правдивы, возвышает их манера изложения и истолкование легенды. Мы извлекаем из них то, что нам по душе, как в гадании по картам. Рассказы о принцах Серендипа углубляют наше проникновение в удивительные промыслы вселенной.

Молодой американец еще сильнее перегнулся через спинку дивана, глубоко затянулся сигареткой, гуляющей по кругу, и произнес:

— То есть никогда не угадаешь, что ждет тебя за ближайшим углом?

Игбар Зофф хрюкнул и ответил устало:

— Вот-вот, старина, что-то в этом роде.

Около десяти мы с Нурией оставили пирушку с ее оглушительной музыкой и последовательно упивающимися гостями. Вернулись ко мне, в мою постель. Внешний мир утрачивал свое значение, превращаясь на фоне зова наших сердец и тел, звуков, раздающихся вокруг, прикосновений, возникающих видов в пустую абстракцию.

Завтра — понедельник, и Нурия ушла рано, чтобы переодеться у себя дома перед работой.

— От меня несет как от старого козла, — весело сказала она.

Глава 6

Похоже на детектив

Следующие две недели мы с Нурией виделись каждую свободную минуту. Вместе ели, спали, звонили друг другу, когда она была на работе, а вечерами и ночами наслаждались жизнью. Случалось, обедали в небольшом сквере, рядом с Рамблас, где было нечто похожее на зелень, а на круговой дорожке стояли три-четыре скамейки. Место относительно тихое. Впрочем, как и всюду, здесь сновали машины и толпились зеваки, бродяги и пьянчужки. Правда, в обеденное время те из них, кто бодрствовал и еще держался на ногах, рассеивались и удалялись в близлежащую кухню, где им давали бесплатный суп. Тогда их место занимали служащие либо случайные туристы, хотя последние никогда не задерживались. Стоило им уловить за низким кустарником и каменной кладкой малопривлекательные и всячески старающиеся скрыть себя формы уличной жизни — чьи-то ноги, высовывающиеся из-под вполне безобидного на вид куста, протянутую руку, ожидающую платы за аренду скамьи, — как они поспешно удалялись.

Но одна скамья, наша, все те пять или шесть раз, что мы сюда приходили, неизменно пустовала. Впрочем, однажды на ней примостилась парочка, но стоило нам появиться, как незнакомцы поднялись, словно уступая нам место. Это лишний раз укрепило нас в уверенности, что на других скамья оказывает дурное воздействие, а мы ей, наоборот, нравимся.

Однажды я пришел сюда первым и какое-то время сидел один, читая при полуденном солнце корректуру и потягивая из бутылки холодное пиво. Появилась раскрасневшаяся, чем-то взволнованная Нурия в былых белых джинсах, кроссовках, на голове легкий платок. Она отодвинула бумаги, плюхнулась мне на колени и, буквально оседлав, так что пятки уперлись мне в поясницу, впилась мне в губы. Поцелуй длился долго. Затем она оторвалась от меня и откинула волосы с лица. На ресницах ее дрожали слезинки. На миг возникло ощущение, что все, что ее сейчас переполняет, сосредоточилось в этих огромных глазах: желание, растерянность, нечто похожее на страх.

Запинаясь, подыскивая слова, Нурия заговорила:

— Когда я на работе, я знаю, что скоро мы увидимся. Я жду, хотя всего несколько часов прошло, как мы расстались, как я прикасалась к твоему лицу. Но при мысли о том, что мы встретимся снова, внутри меня все горит… И когда я выхожу на улицу, иду по Рамблас, я… мне хочется утонуть в тебе, утопить тебя в себе. Мне хочется тебя… все… всего. Но ведь так не бывает, твержу я себе, это слишком прекрасно. Наверняка случится что-то дурное. Почему мне приходят в голову такие мысли? Они заставляют ненавидеть себя. Я себя монстром ощущаю, пожирающим монстром. Нет, не так… Мне хочется, повторяю, утопить тебя в себе или, скорее, утонуть вместе с тобой. Утопить тебя, утонуть с тобой, чтобы ты утопил меня… — Нурия бормотала, захлебывалась словами и в конце концов изнемогла.

Я ласково поглаживал ее волосы, лоб, массировал виски. Все, что она говорила, мне было понятно, я сам нечто подобное испытывал. В то же время мы никогда не заговаривали о том, что друг без друга до целого не дотягиваем — это какая-то дурацкая выдумка, психологический выверт. Нет, и она, и я — самодостаточны. Но вместе мы составляем некий новый, тонкий организм. Он проявляет себя в манере речи и в том, как мы стоим, ходим, спим, дышим. Нурия заводила меня, и это сказывалось на наших любовных играх. Обнаружилось, что я довожу ее едва ли не до оргазма, просто покусывая мочку уха или мягко обдувая бедра. И она воздействовала на меня магнетически и в то же время научилась сдерживать, умела выждать, не торопиться.

И ладили мы не только в постели. Удивительным образом ее вкусы в музыке, литературе и живописи совпадали с моими. Но при этом она умудрялась затевать со мною споры — и выигрывать — буквально по любому поводу. Высказывалась Нурия с убийственной категоричностью, хотя временами поразительно противоречила самой себе. Она любила хорошо поесть, но неизменно отрицала за собою кулинарные таланты, утверждая, что предпочитает мою готовку. Однажды Нурия позвонила мне с работы и сказала, что на ужин хотела бы особым образом приготовленной рыбы, которую купила утром на рынке. Затем начала наставлять, как надо сделать какой-то сложный соус. Зажав трубку между щекой и плечом, я кружил по кухне и, следуя ее указаниям, нарезал зелень, смешивал, встряхивал, подливал. Нурия появилась как раз, когда ужин был готов, с бутылкой шампанского и роскошным подарком — красиво переплетенным первым изданием «Цыганского романсеро» Гарсиа Лорки.

Когда она заговаривала, я порой пытался поспеть за бегом ее мыслей, что было нелегко: мысль эта постоянно кружила, возвращалась назад, уходила куда-то на невидимые глубины. А случалось, Нурия замыкалась в себе, и я быстро научился не задавать лишних вопросов, хотя, как ни удивительно, именно вопросов порою она жаждала, и мне оставалось догадываться, когда следует спрашивать, а когда лучше помолчать. Существовал еще и третий вариант: высказывая те или иные предположения о том, как она себя чувствует или о чем думает, я испытывал ощущение, что чуть ли не оскорбляю ее.

Но здесь и сейчас, в этом ресторанчике, пребывая в состоянии эмоциональной неопределенности, ощущая на плечах солнечные лучи, я держал Нурию в руках и вновь ощущал, как охватывает меня удивительная печаль, такая же, что я испытал, когда мы слились в первом любовном объятии. Вновь пережил чувство узнавания, нет, даже не чувство, а предчувствие. Как же могли мы зайти так далеко, и почему это случилось так быстро?