Бюст - Владимир Костин

Без вызова (мол, Крым — исконная российская земля!), корректно, уважая ту незалежность. Но кто-то, конечно, бездумно завопил: — Наш победил, сибиряк победил! Сибиряк-медвежатник!

Цикады смолкли. Щирый побагровел.

— Та я ж не знав, що… я бы больше подтянулся!

— Давай, дружище, — сказал Сосницын, — ставлю коньяк, самый дорогой!

Красавец повторил попытку, но явно не восстановился, занервничал и остановился на двадцати разах. Сосницын мог почивать на лаврах, он знал, что ему теперь, может быть, и десятки не выдать. Но при девушке его повлекло в разнос. Он девушек не обнимал целую вечность.

Зря силы тратишь, сказал ему внутренний голос, пора домой, в Ермаковск.

Подпрыгнул, свистнул и пошел качаться. И тут, на его счастье, перекладина сорвалась, столбик обломился — не выдержали его медвежьего веса. Да-дах!

— Знай наших, ай да сибиряк! — заговорили люди, а щирому подпустили: — Тю-ю, тю-ю…

В общем, двойная победа, обидная для дрогобычского силача. А поведи он себя поскромнее, не «тюкай»? А не случись тут электрическая молдаванка?

Молдаванка с большим любопытством глянула на Сосницына. Ничего себе, ветеран жизни. Невзначай поправила локоны и пошла куда-то вглубь пансионата, скрывшись между дачками.

Сосницын с украинцем запечатлели ее уход и подали друг другу руки, снимая политическое напряжение.

Сосницын предложил выпить коньяку, и тот согласился. Они выпили на двоих бутылку «Нового света», закусили спелой алычой, с шиком подбирая ее с земли, поговорили про Карпаты, учтиво разошлись во мнениях о Косичке, похвалили красоты Львова, промолчали про Крым и попрощались.

Сосницын собрался домой. Амуры с молдаванкой могли бы достойно, гармонично завершить его досуги.

С утра пораньше, после обстоятельной силовой зарядки, Сосницын отправился на пляж. Поддувало, зеленеющее море пенилось и шипело. По всему горизонту, в шахматном порядке, по нему болтались корабли. Сосницын насчитал их двадцать семь штук.

Молдаванка с подругой, хорошенькой брюнеткой, лежали на одном алом покрывале и отчаянно зябли после купания. Павло сидел перед ними на песке, красуясь копченой шкирой та грая мускулами. Взор его туманился, пропадал парубок за карие очи.

До чего привлекательный был парень! Сосницын не мог разобрать, что для него важнее: овладеть молдаванкой или победить в споре за нее этого отборного кобеля. Чем он занят в своем Дрогобыче, не жиголо же он, коль западает на юных очевидных бесприданниц? Или там он жиголо, а здесь отдыхает от трудов праведных? Надо было спросить вчера, за коньяком. Правды бы не сказал, но и не скрыл бы ее от Сосницына.

Он здесь, и это удобно — не нужно специально знакомиться, Игорь подойдет к нему, а не к девушкам. А стежка к молдаванке откроется сама собой. Локоны она вчера поправляла для него, со смыслом, подсказала-обнадежила.

Не очень-то доволен был его приходом Павло. А разговор с молдаванкой завязался встречный, взаимно-обольстительный.

(И Сосницын заметил вскоре, что Павло отказался пропадать и надежно переключил свои чары на хорошенькую подружку. Все отступало перед ледоколом-Сосницыным! А Павло — ясного разума, опытный товарищ, мгновенно читающий ситуацию. Несомненно, жиголо.)

Чудо-девица эта Маргарита со светло-кофейными глазами! Разве лицо кругловато, так в этом своя прелесть, зато ямочки на щеках, зато губы такой лепки, что никакой скульптор не придумает, и кожа — нежная, теплый воск, светящаяся!

— Почему вы, молдаванки, такие красивые, а ты из красивых красивая, — спросил Сосницын, когда та пара бросилась в волны, — откуда в вашей бедности это, одного не пойму?

— Да будто русишты богаты, чего там, — улыбнулась Маргарита, — у какого народа девушки красивые, те бедные, а девушки собой кормятся. Закон вечности.

Умница! И легла на спину, раскинув руки, внимательно глядя на него снизу, приглашая собой полюбоваться — для тебя я так легла. Тут уже пропал Игорь Петрович Сосницын.

Дальше был день, полный романтических удовольствий. Сосницын нанял машину, и они, для начала хлопнув шампанского, объехали город и окрестности, от мыса Фонарь до мыса Такыл. Игорь швырялся деньгами, демонстрировал, не отрывая глаз от ног и груди Маргариты-Афродиты, и бес толкал его и в ребро, и выше, и ниже.

Они катались на лошадях, торопя аппетит и прогоняя первый хмель перед обедом на страусиной ферме, когда Павло, улучив миг, подъехал к нему и сказал: — Игорь Петрович, имей совесть. Тебе — Маргарита, но и мне — Анюта. Я тебе нужен? И Анюту увезти, оставить вас вдвоем — тебе нужно?

— Нужен и нужно, — весело ответил Сосницын, — о чем ты?

— О том, что ты меня разорил. Давай на представительство, или я погиб. Я же тоже должен сам платить, и Анюту приватно побаловать. Я не прав?

И Сосницын раскошелился.

— Извини, но ты кто, Игорь Петрович, — спросил Павло, — нефтяной босс или лихой человек? И почему ты здесь, а не в Ялте?

— Я, хлопче, ни то, ни другое. Я — победитель, — сказал Сосницын, — и в моем городе мне поставят памятник. А Ялта мне надоела, меня там все знают.

Он никогда не был в Ялте. Но после того, как он объездил полсвета, Ялта ему была неинтересна, так что он по-своему не соврал.

— Все-таки ты меня нечестно победил, — сказал, ничего не понявши, но завидуя, Павло, мысль о реванше исказила его гарное лицо, — случай тебе помог. Если что, скажи: «Шолом».

— Почему «Шолом»?

— Какое-то любое слово, сигнал. Пусть будет «Пеленгас».

В это самое время подруги поднялись верхом на холмы и увидели Азовское море.

— Павел побаче будет, — сказала Анюта, — но Игорь Петрович, конечно, утес. И как от него шелестит! Похоже, ты с выбором не прогадала.

— Привлекательный мужчина, не слащавый, как твой Павлик, я слащавых не люблю, — сказала Маргарита, — но не в этом дело для гастрольной девушки. Я сразу поняла, что он вроде ряженого, богатенький. Рубашечка дорогая, прическа, а главное — как себя несет. Нет, привлекательный. И что он среди этой дроби в пансионате околачивается? Скрывается, может быть, прячется? Тоже мне интересно.

— Задарит! — сказала Анюта.

Ночью, на раскопе под горой Митридат, под пышными звездами, Игорь Петрович с восторгом получил от Маргариты то, чего страстно желал. И потом, когда вернулись в пансионат, глухой ночью цикад и собак, получал еще наслаждений. Тут им было не до разговоров. Не хотелось Игорю разговаривать, хотя Маргарита была не прочь.

Пришел, увидел, победил. Таков Сосницын. Он был восхищен тем, как восхищалась им, его напором, его молодостью Маргарита.

Спал Сосницын от силы часа два — с утра дела надо было сделать.

9

Утро Сосницын провел удачно, несмотря на некоторые расходы и приступы слабости, извинительные после боевых суток. Пансионатом владела Дарья Андреевна, формально — ее незамужняя дочь — перестарок, имевшая, как выяснилось, украинское гражданство. Кроме пансионата на нее были записаны две квартиры и ресторан «Клеопатра». Лаллели-лаллели, купила старуха гантели, напевал Сосницын.

Украинские чиновники были ласковыми, обходительными, прятали взор. Старина! Отстает Украина. У нас в девяностые чиновники тоже были ласковые. Они воровали, брали взятки и давали уроки учтивости, поскольку не были уверены ни в чем, ни в своем положении, не вросли еще в кресла. Ныне, сбившись в мажорное братство, в помещичий косяк, поднакопив, выхолившись и успокоившись, они уже не терпят критики, покрикивают, затыкают рты, сердятся на назойливых просителей. Они уже живут богаче европейских, следовательно, у нас все отлично, и нечего тут жалобиться и критиканствовать. Наши ощущают себя благодетелями сирых. А украинские дьяки пока живут хуже европейских и страдают комплексом неполноценности. И это пройдет, научатся у своих заклятых соседей. В этом Сосницын, человек политически зрелый, видел всю разницу между Украиной и Россией.

Игорь Петрович вернулся в поселок и попытался отоспаться, но пришла Маргарита, и вдвоем отсыпаться не приходилось. Оторваться от Маргариты было невозможно, он не позволял ей ни одеваться, ни прикрываться и жалел, что ее, ненаглядную, нельзя забрать с собой в Ермаковск. Он подарил ей золотой браслет и дорогой телефон.

После обеда к ним заявились Павло с Анютой, и они поехали в город — ревизовать ресторан «Клеопатра». Ресторан находился в северной части города, гора Митридат высилась через бухту напротив. Улица, на которую выходил ресторан, называлась Всесоюзной, здесь ее переименовать не осмеливались. Ресторан приятный, наивный, грубовато разрисован сценами из чинно-сладострастной древнеегипетской жизни. Официантка радушная, по-южному уважительная. Посетители в основном из тех, кто не насытился своей удачей и трясет хохолком. Керчь-город маленький. За одним из столиков Сосницын увидел чиновника, который продал ему копии документов. На сосницынские деньги он угощал окрашенную в сиреневый куст девушку, вне всяких сомнений, не супругу. Чиновник был речист и губаст. Она взирала на него с иронией.