Бюст - Владимир Костин

Измайлов уронил стакан на ковер.

— А давай, брат, извинимся, с кем, мол, не бывает, — и спросим! Она великодушная, авось, отменит порку!

Пальцы Сосницына побежали по кнопкам. И Измайлов, догадываясь, что это подначка, что не может Сосницын знать номер телефона Извековой, все-таки сбросил телефон на пол и выдернул шнур из розетки.

…………………………………………………………………………………

Прошло полчаса.

— Давай, Женя, ты будешь пить будто бы из меха, — предложил Сосницын, — я бутылку подниму и буду лить, а ты рот подставляй.

— А давай, Игореша, — согласился Измайлов, запрокинул голову и открыл рот. Его новые фарфоровые зубки — ровненькие, рафинадные, ослепительные. Вакхический грек.

Струя полилась, и Измайлов блаженно встречал ее с полуметра отверстой гортанью. Эвоэ!

Затем сел Сосницын, а Измайлов встал над ним. Целился он в упор, но, будучи уже полуменадой, залил Сосницыну лицо, попал в нос, в глаза — и Сосницын взвыл и побежал в ванную.

Потом они хохотали и хлопали друг друга по плечам.

Вдруг Измайлов помрачнел и сказал: — Ты бессовестный, пользуешься моим одиночеством, моей тоской по общению. Увы, я сентиментален, глуп… Иногда мне кажется, что твои пакости — грубая игра, а за ней твоя тоска по общению, твое одиночество, твоя ко мне дружеская привязанность… Если я попаду в беду, ты ведь меня выручишь? А, Игорь Петрович?

Что-то ущипнуло сосницынскую душу, что-то в ней дрогнуло. Борясь со слабостью, Сосницын ответил язвительно: — Ты со своим эго… прости, благородным максимализмом никогда не попадешь в беду. Разве что книжечку у тебя кто-нибудь присвоит, вот горе.

«Невыносимо», — прошептал Измайлов.

Но Игорь взглянул на понурившегося человечка, наложившего ладони на темные свои очки, и, не желая того, добавил: — Будет тебе. Выручу, будь уверен. Пусть только сунутся!

Измайлов выпрямился и снял очки. Была опасность, что он поцелует Сосницына.

— Я на самом деле тебя уважаю, — солгал Сосницын, — Петька не даст соврать. Ты учитель моего сына, я тебе доверяю. Спросим Петьку, как я к тебе отношусь? Сейчас я его позову, погоди…

— Нет!!! — раскусил его замысел Измайлов и схватил его за рукав. — Проклятый провокатор! Ты хочешь, чтобы Петя увидел меня в пьяном, развратном виде? И насладиться моим унижением, сладострастное ты насекомое!..

Так Сосницын, верный своей науке побеждать, мутыскал своего соседа Измайлова. По душам — не по душам, а свой глоток кислорода он получал, шатая Измайлова, и в его лице — родимую интеллигенцию.

Но сегодня, закончив сеанс, он пошел спать не сразу. Не заходя домой, он проследовал зачем-то в гараж, там поднимал капот машины, там выпил еще и думал, а затем, между прочим, достал из мешка бюст и разглядывал его.

6

Матушка разменяла восьмой десяток. Она заметно исхудала, испятнанные хной волосы поредели, стекла на очках раздулись. И правый глаз чуть-чуть косил. Одета она была, как одевались в дальнюю непредсказуемую дорогу тетки шестидесятых годов, во что поплоше — выцветший сарафан, реликтовые коричневые полуботинки с белыми шнурками, а сверху — теплый трубчатый жакет цвета пустыни. Игорь мог поклясться, что помнит его с детства. И иной, более респектабельной одежды, судя по всему, она с собой не захватила — очень уж маленькой и легонькой была ее дорожная сумка. Словно матушка угодила под срочную эвакуацию.

На вокзальном многолюдье не было одетых хуже нее, бегущий мимо с лотком пирожков грузчик притормозил, наблюдая с комической миной, как она забирается в боярскую машину своего сына.

Лариса приоденет ее, сводит ее в дамский салон. Если будет на то согласие! Согласия может не быть.

Матушка избегла целоваться. Промычала что-то, подставив Игорю кислую, тощую щечку, а розы сунула под заднее стекло машины и забыла о них, нужны они были, розы.

Наконец-то, сказал Игорь, изволили пожаловать. Спасибо! Внук в нетерпении, уши помыл. Утомленная Людмила Ивановна снова промычала что-то непонятное, достала из сумки китайский копеечный веер и молча обмахивалась им всю дорогу от вокзала до дома, равнодушно зевая на бегущий навстречу чужой город.

Ведя машину, Игорь ловил в зеркальце ее взгляд. Она посматривала на него навскидку, уколами. Как будто не она к нему, заботливому сыну, приехала, а он забытым родственником навязался к ней в гости, и она не может сообразить, кто он такой и чего от него ждать.

Внука она все же поцеловала, затем отстранила на вытянутые руки и злорадно сказала, и Сосницын узнал ее голос: — Не похож! Я против была, чтоб тебя Петром назвали. И правильно — какой ты Петя! Ты не Петя. Хороший мальчик! В маму.

Ларисе кивнула, вроде бы приветливо, но Лариса не рискнула заключать ее в объятия. Петя подошел к матери и, как маленький, поднырнул под ее руку, что делал десять лет назад, когда к ним пришел Дед-Мороз, которым прикинулся студент-нигериец из университета.

Людмила Ивановна подарила Пете тюбетейку, расшитую серебром, Ларисе — флакон розового масла, посоветовав капать его в ванную, а сыну ничего не подарила. Приняла душ и вышла к ним в трико и майке с растянутым воротом, обнажавшим то одно, то другое худое плечо с тесемкой бюстгалтера. От осмотра квартиры отказалась — «после», и пошла, опережая хозяев, за обеденный стол, где посреди снеди из ведерка со льдом торчала бутылка шампанского.

Достала лед, потерла себе лицо и бросила остатки обратно.

— С приездом, матушка!

— С приездом, бабушка!

Попробовала салат, бросила вилку и зарыдала так, что у Сосницыных зарябило в глазах. Они подскочили, бросились к ней.

— Извините, — выговорила она совершенно по-человечески, — выйдите на минутку, я позову. Дайте проплачусь.

Они вышли на балкон, слыша, как она продолжает рыдать и приговаривать. Лариса насторожила ухо и сказала: — Она по-узбекски стенает.

Игорь в бешенстве попробовал лбом косяк. Петя вращал зрачками.

Увертюра удалась!

Тишина наступила так же внезапно.

— Идите, дети, — позвала их бабушка.

Она уже допила шампанское и накладывала себе еду.

— У нас на улице живет гадалка, — объяснила она, — мадам Бабаджонова. К ней от Ислама — ата приезжали, не чух-пух. Никогда не ошибается. Она мне предсказала: если не съездишь к родным — умрешь. Езжай скорее, можешь не успеть, умрешь в дороге. А если доедешь, проживешь еще двадцать два года. Испереживалась я, вот и прорвало, извините.

— Теперь вы проживете девяносто три года, — вежливо сказал Петя, не веря в гадалок. Для этикета.

Сосницын с большим облегчением откинулся на стуле и перекрестился, наверное, всуе.

— Вот мы и пригодились, — сказала Лариса, — привет мадам Бабаджоновой!

Игорь Петрович вскоре отправился на работу и задержался допоздна. После редакционных дел пришлось заехать в Серый дом, из Серого дома — в магазин, подвергшийся нашествию пожарной инспекции в заведомо нерабочее время. И еще в один новый дом, где он тайно купил однокомнатную квартирку. Скорей из гонора, чем из живой прихоти.

Вернулся затемно и, прежде чем зайти в подъезд, посидел во дворе на скамеечке. Ночное небо в центре города — размытое, засвеченное, подернутое ржавчиной. К нему приехала мать, а он не торопится к ней. К скуке, которая в последний год одолевала его ежедневно, посреди самых азартных затей, стала прибавляться усталость, обыкновенная до отвращения к себе. Тело его не старело, напротив, цвело и требовало уважения, а Сосницын привыкал приседать — дома, во дворе; приезжая или отправляясь куда-нибудь, задерживался в машине на минуты, и ловил себя на том, что интересуется одеждой на пешеходах или считает окна на фасаде дома. Усталость копилась не в теле.

Он не знал, что иные его чуткие сотрудники (и те, кто беззаветно поставил на него — и те, кто за годы возненавидел его до почернения крови) уже обратили внимание на его новую привычку и, заметив его прибытие из окон, заключают пари, сколько он сейчас отсидит в машине, и засекают время.

Матушка заснула рано, до заката, Петька тоже свалился. Они сидели с Ларисой на кухне, и она докладывала.

Свекровь согласилась приодеться и навести красоту в салоне «Бомонд». Лариса призналась, что она не решилась выдавать Эльвире, хозяйке салона, чью это маму она привела — для его же, Игоревой пользы. Сказала: «Моя подопечная». Игорь вынужден был согласиться с ее решением. Мастерица Ниночка, разговорчивая, любезная, пыталась занять клиента беседой — не обломилась ей беседа, свекровь стеснялась, молчала, как глухая, и Лариса сказала Ниночке, что Людмила Ивановна глуховата. Как на меня глянула твоя матушка — оцифровала! Душа в пятки ушла.

— А с тобой разговаривать изволила?

— Разговаривала. Так, скуповато. Говорила: «Его отец сошел с ума и ушел от меня». Видели его, мол, на базаре в Семипалатинске, побирался. Оборванный, кричал петухом. Правда?