Я все помню - Уэнди Уокер

Шарлотта кивнула.

Да. Ни разу.

– А с Томом?

Почти всегда. По крайней мере в те времена, когда мы с ним занимались любовью. Раньше, пока все это не началось, мы укладывались в постель регулярно. Наверное, раза три в неделю. Полагаю, что для брака так долго желать друг друга – это благотворно и полезно. Вы так не считаете?

Я кивнул, не поднимая головы, не столько из согласия, сколько из желания обойти этот вопрос молчанием. Благополучие их интимных отношений относилось совсем к другой сфере, я же хотел сосредоточить внимание Шарлотты на ее любовной связи с Бобом.

Но я перестала получать от секса с ним удовольствие. Не знаю, когда это случилось. Несколько лет назад. Интим – нечто большее, чем просто… ну… вы понимаете. Для мужчин, возможно, дело обстоит иначе, но вот для женщин точно нечто большее. Наша взаимная энергетика как-то изменилась, и постельные утехи приобрели механический характер. А вот с Бобом, прости меня, господи, стоит закрыть глаза, и я вновь вспоминаю его руки на моем лице, а по спине пробегает дрожь.

В этот-то момент мне и вспомнились откровения Тэмми Логан.

– Так что же случилось с Бобом?

Просто… ах… как же это описать? Я ощущала возбуждение и хотела его. Его индивидуальность всеохватна, она больше самой жизни. Вы когда-нибудь встречали подобного человека? Мужчину, который попросту привык доминировать? Он может просто войти в комнату и взять желаемое. У него такая энергетика. Когда мы остаемся вдвоем, он направляет эту энергию на меня, и я ощущаю ее с такой силой, что буквально в нем растворяюсь. В такие моменты на каком-то первородном уровне со всей очевидностью становится ясно, что он мужчина, а я женщина. Мое возбуждение бьет через край. Будто я достигаю чего-то большего, чем оргазм. С Томом все по-другому. Когда я пытаюсь вызвать в душе те же эмоции и ощутить его первородную силу, то сталкиваюсь с непонятным затруднением. Ощущение такое, будто я никак не могу почувствовать в нем «самца». – Шарлотта пальцами изобразила кавычки.

Потом я обратился к ней с тем же вопросом, который когда-то задавал Тэмми:

– Но если вы не получаете физического удовлетворения, значит, он дает вам что-то в другом плане, не связанном с сексом. Что-то такое, что удовлетворяют иную вашу потребность. Может, вы хотите поговорить об этом?

И та, и другая ответили мне одинаково:

Да. Он действительно удовлетворяет мою потребность. Играет роль наркотика, а я – наркоманки.

Через месяц после ухода Шона Тэмми стало тошнить. Затем не пришли месячные. Подруги советовали сделать аборт, но она не могла заставить себя на это пойти, отторгая подобную мысль по моральным соображениям. Это же был Шон, мысли о нем никогда ее не покидали, они заполонили собой все ее естество, хотя он ушел, хотя она едва его знала. Ей не нужно было мне ничего объяснять. Повстречав его, вы бы и сами все поняли. Я не в состоянии описать своими словами все его достоинства, в отличие от качеств Боба Салливана – в этом плане они люди разные.

Тэмми написала Шону и рассказала о своей беременности. Несколько недель спустя в кабинет зубного врача, у которого она работала помощником, доставили маленькое колечко из числа тех, которые принято дарить на помолвку. И на том все. Только кольцо. В ответ она написала длинное письмо, объяснив в нем, что хотя жест ей и понравился, в нем не было необходимости, что она что-нибудь придумает. Шон на это прислал ей всего лишь три слова, написанные на обычном клочке бумаги. Да или нет? Девушка отписала тотчас же. Да.

Вот каким человеком был Шон Логан.

Но романтики в их любви не было. Шон вернулся, чтобы жениться на Тэмми и воспитывать сынишку Филиппа. Но его тревога и то поведение, посредством которого он привык ее лечить, плохо увязывались с браком и отцовством. Ему напрочь не хватало терпения на ребенка. Я совсем не имею в виду, что он выходил из себя и набрасывался на сына с руганью. Нет, просто он не мог проводить с семьей больше одного часа за раз.

Я начала замечать, что он не совсем нормальный. Шона будто изводил какой-то неизбывный зуд, от которого он очень страдал. Мне так хотелось обнять его, как я обнимала Филиппа, и прижать к себе, чтобы он почувствовал себя в безопасности и успокоился. Я очень его любила, но те средства, которые помогали ребенку, ему были как мертвому припарка. Шон был для них недосягаем. Тогда я не понимала, что в его тревоге есть и другая сторона. Как и он сам. Когда его вновь призвали в строй, мы все отправились на базу – я, его мать и двое братьев. Отец попрощался с Шоном накануне вечером. Все плакали, крепко его обнимали, вырывали обещания вернуться домой целым и невредимым. У меня на руках был ребенок, и я, да простит меня Бог, не могла плакать. Нет, я не хочу сказать, что так уж радовалась его отъезду, но судьбу за это все же благодарила.

Шон отправился на выполнение своей четвертой миссии. Его в составе отряда из восьми «морских котиков» отправили в небольшую деревушку на разведку. В живых остался только он. Подразделение морских пехотинцев обнаружило его без сознания с раздробленной правой рукой, доставило в безопасное место и укрыло за броней БМП. В полевом госпитале Шону ампутировали руку. Там же назначили и лечение.

Глава девятая

Шон Логан стал моим пациентом ровно за семнадцать месяцев до того, как я начал работать с семьей Крамеров. Ко мне его направила врач из военно-морского госпиталя в Норвиче. Та, что затребовала карту Дженни Крамер для изучения ее клинического случая. По возвращении Шона домой она продолжала его наблюдать и следила за выполнением предписаний, в результате которых эти коновалы ошибочно поставили ему диагноз ПТСР. Да, симптомы действительно были схожие – депрессия, гнев, мысли о самоубийстве. Но в полевом госпитале молодому человеку назначили новую и совершенно непредсказуемую схему медикаментозного лечения. Предполагалось, что оно уменьшит ПТСР, но уж никак не приведет к его образованию. И никому даже в голову не пришло принять во внимание фактор снедавшей его тревоги. О ней в карте не было ни слова.

Люди часто задаются вопросом о том, что в нашей системе здравоохранения не так, что мы настолько отстали от остального цивилизованного мира. Обвиняют законы, фармацевтические компании, «национализацию», «денационализацию», все что угодно. Оправдания, оправдания, оправдания. Лично мне наплевать, сколько доктору будет платить больной и сколько усилий потребуется для его лечения. Перед вами сидит пациент. В бою он потерял руку. Воспоминаний о том сражении он лишился. Точнее, их у него украли. А теперь ему не остается ничего другого, кроме как блуждать в закоулках собственного разума. Как по-вашему – на него стоит тратить время? Неужели он не заслуживает, чтобы врач описал его клинический случай, который потом изучали бы в медицинских вузах и в интернатурах? Здесь никаких оправданий нет. Нет и быть не может.

Шону задали вопрос: В вашей семье кто-нибудь страдал от психических расстройств? Он ответил отрицательно. У него никогда не диагностировали тревожное состояние, никогда не лечили, и бо́льшую часть жизни Шон провел в убеждении, что он «просто такой как есть». Пока не пришел на прием ко мне.

Я в ярости. Продолжать нашу историю, не сделав этого признания, нет никакого смысла. Я в ярости, что Шон Логан, перед тем, как его направили ко мне, девять месяцев мучился. Я в ярости, что Дженни Крамер прошла курс лечения, но меня никто не попросил наблюдать ее в последующие месяцы. Конечно же, знай Крамеры, что в этом маленьком городишке прямо у них под боком врач лечит человека, который после аналогичного лечения столкнулся с осложнениями, они быстрее бы обратились ко мне за помощью. И что бы тогда изменилось? Я скажу что. Дженни Крамер изучала бы математику, а не методики по укорачиванию собственной жизни. Она не взяла бы бритву, не вонзила бы ее в свою розовую плоть, не вскрыла бы вены и не обагрила бы кровью пол.

Оглядываясь назад на месяцы, прошедшие между изнасилованием и попыткой самоубийства, я во всем обнаруживаю смысл. О нападении на Дженни в Фейрвью знали все. Но то, что после проведенного лечения она об этом забыла, не стало достоянием публики. Я, конечно же, тоже об этом не ведал. Но когда встречал ее на улицах города, в кинотеатре или в кафе-мороженом, удивлялся, что ее поведение совсем не изменилось. Она не должна была вести себя, как раньше. Бо́льшую часть своей профессиональной карьеры я лечу пациентов, получивших психические травмы. Знаю: тот факт, что я работаю с преступниками в Сомерсе и одновременно с жертвами их преступлений – изнасилований, убийств, избиений, насилия в семье, – может показаться странным. Но в моих глазах в этом сокрыт глубокий смысл. Большинство обитателей Сомерса перед тем, как стать на путь преступления, сами были жертвами. Вы удивитесь, как много людей сталкивается с психическими травмами. По большей части они обращаются за помощью лишь много лет спустя, когда остепеняются и погружаются в рутину семейной жизни. И вот тогда, может, за столом, а может, и за рулем автомобиля, когда везут в школу детей, вновь испытывают в душе боль. Мои дела в Фейрвью процветают. Очередь у железной двери в Сомерсе с каждой неделей становится все длиннее и длиннее.