Карпо Соленик: «Решительно комический талант» - Юрий Владимирович Манн

презирающего жизненные удобства ветреника, в обрисовке которого Соленик был неподражаем. «Сколько было в нем простодушия, доброты, беззаботности и разгульного веселья!» – писал Рымов о Соленике – Штольце.

Иные достоинства трудно было пока в нем предполагать. Виноградский же, тоже университетский товарищ Ломоносова, относился к Фрицу открыто враждебно и советовал Ломоносову гнать прочь «от себя этого негодяя и шалуна»…

Но зрители видели, что под покровом легкомыслия и ветрености в Штольце – Соленике открывались другие черты. Фриц Штольце всей душой привязался к Ломоносову, преклоняясь перед его талантом и трудолюбием. У Полевого эта влюбленность немецкого бурша в русского студента изображалась не без выспренности и мелодраматического привкуса; Соленик же умел придать ей естественность и жизненную убедительность. Он замечательно вел свою роль в третьем «отделении», когда Фриц, не расставаясь с амплуа неистощимого балагура и гуляки, дважды выручает попавшего в беду Ломоносова. «Ленивец, гуляка, – писал Рымов о Соленике – Штольце в третьем „отделении“, – …он дает Ломоносову последний талер, когда у того не на что было купить хлеба; потом, выгнанный из университета, он идет за Ломоносова в солдаты…»

Все больше покорял зрителей Соленик – Штольце. Эта развязность и цинизм бродяги, прикрывавшие честность и нежность; это балагурство и полушутливые сентенции о том, что «в мире все поддельно» и т. д., скрывавшие в себе, однако, и подлинную серьезность и иронию, – все это так отвечало таланту Соленика – комика и лирика одновременно!.. Он играл Фрица Штольце с упоением, создавая цельный и сильный образ.

Особенно хорош был Соленик в четвертом «отделении», где Фриц Штольце, волею случая ставший генералом прусской армии, встречается с Ломоносовым. Действие происходит в Петербурге, куда Фриц Штольце приехал для обмена пленных. Кстати, если кто выигрывает по тексту пьесы в этом «отделении», так это Ломоносов. Ниспадает брошенный на его плечи плащ ходульно-романтического героя, и мы в облике русского профессора, окруженного светской чернью, начинаем видеть какие-то проблески живого искреннего чувства. «Молодой человек! – говорит Ломоносов адъюнкту Штелину, советующему ему „не горячиться“. – Молодой человек! Вы только начинаете жить, а я, видите, уж сед – вас только начинают кусать, а меня уже пятьдесят лет грызут…» В эту реплику веришь, быть может, потому, что она выстрадана Полевым, которого ведь тоже немало «грызли», пока он не переменил своих убеждений.

Но психологический рисунок образа Фрица Штольце в четвертом «отделении» по-прежнему скуп и беден. Лишь две-три маловыразительные реплики отпускает ему драматург. Однако этого оказалось достаточно Соленику, чтобы показать происшедшие с его героем изменения и заставить зрителей поверить в нового Фрица Штольце.

«Как хорош был г. Соленик в четвертом отделении, – писал Рымов, – когда он выходит на деревяшке, покрытый сединами! Наружность его изменилась, движенья потеряли юношескую живость; но в голосе слышался прежний, беззаботно-веселый Фриц, хотя к этой веселости примешалось теперь что-то грустное; тихая улыбка была полупечальна…»

Это был последний выход Соленика. В пятом «отделении» зрители узнавали, что Фриц Штольце убит под Рейхенбахом.

3

Здесь уместно остановиться на различиях в игре Соленика и одного из лучших и интереснейших артистов харьковского театра – Дранше.

О.И. Дранше воспитывался в Петербургском театральном училище. В 1843 году он играл на александринской сцене. Но выступления Дранше в столице прошли незамеченными – слава его началась в провинции.

В 1844 году Дранше вошел в ту труппу Млотковского, которая была набрана из воспитанников петербургского училища для спектаклей в Орле. Актеры этой труппы оказались на редкость бездарными и, как уже говорилось выше, причиняли Млотковскому одни лишь неприятности. «Только В.И. Виноградов и О.И. Дранше были даровитыми деятелями в этой труппе…»[94] – писал Е. Розен, выступавший в тот год на орловской сцене.

Кстати, В.И. Виноградов (Абрамов) тоже стал впоследствии довольно известным актером и вошел в состав труппы Александринского театра.

В 1845 году, когда истек срок контракта Млотковского с его орловско-петербургскими артистами и большинство из них вернулись в столицу, Дранше прямым путем направился не в Петербург, а в Харьков. Возможно, на него повлияли настоятельные рекомендации Млотковского, благоволившего к Дранше и желавшего видеть его на сцене театра, которому навсегда было отдано его сердце; а может быть, правильным является предположение Е. Розена о том, что Млотковскому нечем было расплатиться с Дранше и недостающую сумму он должен был получить у харьковской театральной дирекции «из денег, платимых ею Млотковскому за наем здания театра», – но факт тот, что 20 мая 1845 года Дранше уже дебютировал на харьковской сцене.

Об этом его дебюте в водевиле «Что имеем, не храним…» рецензент Андрей Данилов вскоре писал: «Как художнически очертил Дранше характер старого сумасброда – очарование! Давно мы не любовались подобным комизмом на харьковской сцене»[95]. В тот же день Дранше выступал в «Зятюшке», где «равно был простодушно мил», а в следующие дни – в мольеровском «Скупом», в «Льве Гурыче Синичкине», в гоголевской «Женитьбе», где он играл вместе с приехавшим в Харьков Щепкиным, и во множестве других спектаклей. За каких-нибудь два месяца Дранше переиграл десяток ролей, причем все это были ведущие комические роли – те, в которых обычно выступал Соленик.

Имя Соленика почти совсем исчезло с афиш. Сомнений не могло быть: это произошло в результате приезда Дранше. Между обоими артистами установились неприязненные отношения, едва ли не доходившие до открытой ссоры. Самолюбивый и обидчивый Соленик гордо отошел в сторону, уступив приезжему артисту многие свои лучшие роли.

В этой ссоре отчасти был повинен Андрей Данилов – автор статей о местном театре, печатавшихся под псевдонимом «Харьковский старожил Wold Wolin» (о расшифровке этого псевдонима будет сказано в гл. VII). Желая взять Дранше под свою защиту – а в таком покровительстве молодые актеры-дебютанты действительно остро нуждались, – Данилов очень неосторожно защищал его интересы. Однажды он заметил, что «вместо г. Соленика, в роли Жака… играл г. Дранше, за что мы не в претензии на случай»; в другой раз подчеркнул, что «в роли булочника г. Дранше примирил с собою самых ревностных приверженцев Соленика»; наконец, и в третий раз ядовито заметил, что очередной спектакль отменен «якобы» по болезни Соленика, на которого «появление Дранше навело уныние». «Такого рода слабость, – заключал рецензент, – есть лучшее сознание слабости!» Подобные параллели и намеки могли глубоко задеть актера и не с таким гордым, вспыльчивым характером, как у Соленика.

Дореволюционный историк харьковского театра Черняев писал, что «Wold Wolin приложил все усилия, чтобы восстановить Соленика против Дранше и обратно»[96], и в действительности это было так, хотя Андрей Данилов хотел всего лишь дать ход молодому, талантливому актеру, с которым был дружен лично (Е. Розен вспоминает, что Дранше жил на квартире Данилова).

К тому же