Карпо Соленик: «Решительно комический талант» - Юрий Владимирович Манн

он не знает, из чего хлопочет («…А просто черт знает из чего! Поди ты, спроси иной раз человека, из чего он что-нибудь делает!»), критик заключает: «В этих словах – вся тайна характера Кочкарева». «Тайна характера» и вместе с тем – огромный шаг в констатации сложности, противоречивости, алогизма сознания и поведения[82]. Можно предположить, что игра Соленика содействовала движению в этом направлении.

В целом критика (в частности Рымов) оценивала исполнение Солеником роли Кочкарева как крупную удачу артиста. Успех Соленика делила Ладина, создавшая яркий образ свахи Феклы Ивановны.

Ладина вообще превосходно исполняла такого рода роли. В мае 1842 года на сцене одного провинциального театра Ладина выступала вместе с Щепкиным в «Матросе», в роли Катерины. На этот раз рецензент подметил недостаток: «Ладина в роли Катерины была удивительно незаметна: роль не ее!»[83]

С 1843 года Ладина играла на сцене харьковского театра, и здесь-то вполне определился круг создаваемых ею характеров. Один из рецензентов писал: «Г-жа Ладина на роли комических старух, свах, кумушек и нянюшек – актриса с редким дарованием. Сколько мы припомним, то у г-жи Ладиной не было достойных соперниц. Явилась было какая-то Гусева с непременным намерением потягаться с нею, уничтожить ее… насмешила нас – за добра ума убралась в Калугу»[84].

Сам Щепкин восхищался игрой Ладиной. Пашков рассказывает, что однажды, когда после спектакля вызвали Щепкина, тот вывел с собой на сцену Ладину и «отрекомендовал ее публике самым лестным образом…»[85]

Там, где нужна была старушечья юркость, «трещоточный разговор», лукавство, Ладина была незаменима. Она играла пожилых русских женщин, нянюшек или свах так, будто бы сама всю жизнь была нянькой или свахой; только молодое лицо выдавало ее… Но самое главное – она играла без фарсов, достигая комического эффекта путем верного, глубокого раскрытия образа. Рымов подчеркивал, что ее отличает «умная, исполненная благородного комизма и наблюдательности игра»[86]. В этом отношении комическая актриса Ладина была близка к Соленику.

В «Женитьбе» Соленик играл только Кочкарева, а в «Ревизоре» – Бобчинского, Хлестакова и Осина.

Впервые «Ревизор» был поставлен на харьковской сцене 16 сентября 1836 года – всего через пять месяцев после петербургской премьеры. Соленик играл Бобчинского.

Через год Соленик играл Хлестакова – роль, которую А.Н. Островский считал одной из самых трудных во всем комическом репертуаре, роль, которой при жизни автора «Ревизора» ни один из артистов обеих столиц не сумел овладеть вполне… И обидно, что скупые строки воспоминаний очень мало говорят об исполнении Солеником этой роли. Мы знаем только свидетельство Рымова, называвшего роль Хлестакова в числе самых крупных удач актера…

Однако по исполнению Солеником роли Бобчинского мы можем судить, какого направления придерживался актер в воплощении гоголевских образов. Это была установка на раскрытие внутренней пошлости человека, контрастирующей с его внешней благообразностью, – иными словами, на раскрытии «истинно смешного».

В отчете о представлении «Ревизора» на харьковской сцене 23 мая 1840 года А. Кульчицкий писал: «Все лица „Ревизора“ чрезвычайно убеждены в своем человеческом достоинстве; ходят они величаво, говорят громко, рассудительно. Большая часть из них считает себя мудрецами, и если говорит глупости, так думает, что это страх как умно и красноречиво. Отсюда-то и проистекает истинно смешное». Как самую яркую иллюстрацию к этому справедливому положению рецензент приводит описание игры Соленика: Соленик «в роли Бобчинского был превосходен. Что за манеры, голос, костюм, физиономия, и это простосердечие, и эта наивность смешного!.. Но о нем как можно говорить так много! Ведь он наш доморощенный…»[87]

Эпитет «доморощенный» был вызван тем, что рецензент противопоставлял Соленика Григорьеву 1-му, актеру Александринского театра. Приехавший на гастроли в Харьков Григорьев 1-й выступал в том же спектакле в роли городничего. Он подошел к воплощению своей роли с принципиально иных позиций, нежели Соленик, и это различие было полно глубокого смысла. Дело прежде всего заключалось в совершенно различном решении проблемы комического.

Еще 20 апреля 1836 года, на второй день после премьеры «Ревизора» в Александринском театре, Григорьев 1-й писал драматургу Ф.А. Кони: «„Ревизор“ г. Гоголя сделал у нас большой успех! Гоголь пошел в славу! Пиеса эта шла отлично, не знаю только, долго ли продержится на сцене; эта пиеса пока для нас всех как будто какая-то загадка. В первое представление смеялись громко и много, поддерживали крепко, – надо будет ждать, как она оценится со временем всеми, а для нашего брата, актера, она такое новое произведение, которое мы (может быть) еще не сумеем оценить с одного или двух раз…»[88]

Замечательное письмо! Оно так ярко передает смятение и растерянность актера, воспитанного на водевильной чепухе и вот теперь вынужденного играть в высокой комедии, что становятся очень понятны трудности, которые возникали обычно при постановке гоголевских пьес. Трудности эти постепенно преодолевались, однако Григорьев 1-й за четыре года после премьеры, во времена своих харьковских гастролей, ничуть не продвинулся в понимании «Ревизора». Пьеса продолжала оставаться для него загадкой, которой он склонен был давать водевильное решение – не по внутреннему убеждению, а потому, что надо же было как-то играть в ней, а играть по-другому Григорьев не умел.

Григорьев 1-й, отмечал Кульчицкий, «сделал из городничего какого-то водевильного плута, пройдоху, быстрого в движениях, слишком светского и образованного, которому трудно бы не заметить своего ничтожества; тогда как напротив – Антон Антонович глубоко убежден в своем личном достоинстве… Поступь его важна, речь степенна, а физиономия величественна…» Кульчицкий предъявлял актеру, игравшему Сквозник-Дмухановского, требования, на которых настаивал Гоголь, тогда как Григорьев 1-й давал этому образу толкование, против которого драматург не раз предостерегал.

Григорьев, в частности, как писал Кульчицкий, произносил известную реплику «Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?» – «с такою плутовскою миной, как будто этим хотел отпустить какой-нибудь водевильный каламбур; а ведь это совсем не то!»

Действительно, это было «совсем не то», но Григорьев подчинялся не произволу, а все той же водевильной традиции. У водевильного героя должна была быть какая-нибудь смешная привычка или смешное выражение, будь то ломание стульев или повторение поговорки «Волк меня заешь!», – которые вызывали у публики особый восторг и подавались поэтому с особым нажимом и внутренним трепетом. В реплике Сквозник-Дмухановского Григорьев и увидел такую водевильную остроту.

Вот как много значило противопоставление П.И. Григорьева Соленику, который «постиг вполне свою роль», умел раскрывать в ней «истинно смешное»!

После Хлестакова и Бобчинского Соленик подготовил в «Ревизоре» еще одну роль – слуги Осипа.

Внешне он необыкновенно подходил к воплощению этого типа – со своей выразительной мимикой, когда, казалось, каждая черта его лица говорила; смуглой, изборожденной морщинами кожей; с притаившейся в уголках большого