Карпо Соленик: «Решительно комический талант» - Юрий Владимирович Манн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В «Мертвых душах» председатель палаты, благоволивший Чичикову, «дал приказание из пошлинных денег взять с него только половину, а другая неизвестно каким образом отнесена была на счет какого-то другого просителя…». Мы опять еле сдерживаем улыбку, а между тем автор сохраняет полнейшую серьезность, сообщает об этом факте невзначай, между прочим, словно не подозревая заключенного в нем комизма… Он опять обеспокоен только тем, чтобы «все более и более» погрузиться «в самое дело». Вот что значит смех, который «углубляет предмет, заставляет выступить ярко то, что проскользнуло бы…» – так говорит автор пьесы в гоголевском «Театральном разъезде…»[60].
Гоголевская теория комического – а мы вправе говорить здесь о теории, потому что его суждения по этому вопросу образуют цельную систему, – имела огромное значение для развития русского театра, особенно его комедийной и сатирической линии. В то время комические роли считались самыми легкими именно потому, что, представляя «шутливых лиц», актер по водевильной традиции должен был «просто нести болтовню». Гоголь переносил центр тяжести на верное и глубокое раскрытие характеров и уж в зависимость от этого ставил собственно «комическое», «смешное». Комическое теперь вытекало из самой сущности явлений, а не привносилось извне.
М.С. Щепкин, на которого гоголевская теория комического оказала большое воздействие, писал в 1848 году своему ученику С.В. Шумскому: «Ради Бога, только иногда не думай смешить публику: ведь и смешное и серьезное вытекает все-таки из верного взгляда на предмет…»[61]
Теория Гоголя отвечала задаче полнейшего слияния актера с образом, она способствовала становлению и развитию реалистических стилей на самом трудном и важном участке – в комедии. Недаром упорная борьба Гоголя за истинно смешное была продолжена потом А.Н. Островским…
Из современных Гоголю актеров Соленик наряду с Щепкиным и несколько позже Мартыновым наиболее близко подошел к решению проблемы комического. В своей сценической деятельности он осуществлял то, чего Гоголь требовал от комического актера теоретически. В этом нас убеждает анализ и сопоставление различных свидетельств об игре Соленика, авторы которых, в общем, единодушны.
Литератор Н. Мизко, не раз видевший Соленика, писал в своих воспоминаниях: «Как истинный художник, Соленик, подобно Мартынову, не прибегал к фарсу, чтобы рассмешить зрителей: в каждом из них был обильный запас природной веселости, заражавшей зрителя невольно». Особенно интересно замечание Мизко о том, что Соленик умел «смешить» зрителей, оставаясь серьезным, всецело сосредоточиваясь на исполняемой роли. «Смех заразителен, – это правда; но если серьезный вид артиста возбуждает в вас истерический смех, – нельзя в таком артисте не признать натуру необыкновенную, гениальную!..»[62]
Харьковский рецензент А.Д. утверждал: Соленик – «талант первоклассный в своем роде; комизм олицетворенный, возвышенный до благородства и понимающий истинное свое назначение, не пустыми кривляньями исторгающий смех публики…»[63]
А. Кульчицкий писал, обращаясь к актерам харьковской труппы: «Итак, гг., побольше простоты и естественности. В этом отношении берите пример с г. Соленика, у которого этого достоинства с избытком!»[64]
Характерно, что все писавшие о комизме Соленика, «чуждом малейших фарсов», сходились на том, что это качество связано с естественностью, правдивостью игры актера.
Теперь для нас еще более очевидно, что совсем не случайными были и интерес Гоголя к Соленику в связи с постановкой «Ревизора» в Александринском театре (большинство актеров, в том числе исполнитель роли Хлестакова Дюр, играли в старой водевильной манере), и его восклицание о Соленике: «решительно комический талант!»
Между тем Гоголя не оставляла мысль как можно точнее и убедительнее объяснить природу комизма Хлестакова. Ярчайший документ в этом ряду – письмо М.С. Щепкину, написанное через двадцать с небольшим дней после петербургской премьеры и за полмесяца до премьеры московской. «Боже сохрани, если ее (роль Хлестакова) будут играть с обыкновенными фарсами, как играют хвастунов и повес театральных. Он просто глуп, болтает потому только, что видит: его расположены слушать, врет, потому что плотно позавтракал и выпил порядочно вина ‹…› Сцена, в которой он завирается, должна обратить особенное внимание. Каждое слово его, то есть фраза или речение, есть экспромт совершенно неожиданный и потому должно выражаться отрывисто. Не должно упустить из виду, что к концу этой сцены начинает его мало-помалу разбирать. Но он вовсе не должен шататься на стуле; он должен только раскраснеться и выражаться еще неожиданнее и чем дале, громче и громче. Я сильно боюсь за эту роль. Она и здесь (т. е. в Александринском театре в Петербурге) была исполнена плохо, потому что для нее нужен решительный талант» (XI, 39, выделено мною. – Ю.М.). Для пояснения, кто такой Хлестаков, Гоголь вновь прибегает к обозначению некоего предельного свойства или качества.
2
Большинство ролей, исполняемых Солеником, мало благоприятствовало проявлению его «решительно комического таланта». Это были роли, о которых Гоголь писал с возмущением: «Всеобщая жалоба на недостаток таланта в актерах. Но где же развиться талантам, на чем развиться?.. Кого играют наши актеры?»[65]
Актеры играли пустые роли из водевилей, захлестнувших русскую сцену. Бесконечные переодевания, подстановки, обманы и другие «смешные сцепления» – вот сюжетные узлы, на которых держался водевиль. Гоголь не преувеличивал, говоря, что на александринской сцене «всякий день вы увидите пьесу, где один спрятался под стул, а другой вытащил его оттуда за ногу». Содержание большинства водевилей исчерпывалось разрешением подобного конфликта. Только немногие водевили Д. Ленского, Н. Некрасова, Ф. Кони возвышались над общим уровнем и заслуживали названия художественных произведений.
С бессодержательностью водевиля вполне гармонировала утрированная манеры игры. «Право, большая часть водевильных ролей, – писали „Харьковские губернские ведомости“, – не что иное, как пародии, и чтоб понравиться или успеть в них сколько-нибудь, актеру не остается другого средства, как пародировать!»[66]
Выработалась особая, водевильная техника исполнения комических ролей. К ней относились такие приемы, как подчеркивание острот и каламбуров, когда рассчитанная на смех реплика эффектно бросалась в зрительный зал; усиленная и опять-таки подчеркнуто аффектированная жестикуляция; нарочито комическая скороговорка в диалогах и вообще неумеренное педалирование при передаче любых комических положений и ситуаций. От всего этого был один шаг до самого грубого шаржирования, до «фамильярности с публикой», как писал один харьковский рецензент.
Водевильная техника игры сводилась к внешнему комикованию
