Карпо Соленик: «Решительно комический талант» - Юрий Владимирович Манн

Знаю. Прекрасный человек. С позволения сказать, я сам года два тому назад играл у него Отелло… Здоров ли он?

Ветринский. Не совсем… все головой жалуется…

Синичкин. Жаль, а впрочем, голова у него свое дело смыслит…

Ветринский. …Я приехал, собственно, затем, чтоб ангажировать вашу дочь и завтра же увезти ее с собою.

Синичкин. К Малатковскому?.. Ни за что! Он ей не даст никакого ходу.

Ветринский. Почему ж вы так думаете?

Синичкин. Уж я знаю: у него жена всегда первые роли играет. Не спорю, у нее, с позволения сказать, есть кой-какой талант, но куда же ей до моей дочери Лизочки!.. Далека песня!..»

Харьковскому зрителю каждая из этих реплик говорила особенно много. Он знал, что не пустой является похвала Млотковскому («голова у него свое дело смыслит»); добродушно смеялся над Синичкиным, старавшимся уберечь Лизочку от соперничества с Млотковской и снисходительно признавшим в «первой актрисе провинции» «кой-какой талант»… Весь спектакль дышал такой светлой любовью к провинциальной актерской массе, к ее горемычной жизни и тяжелому труду!

С большим подъемом играл также Соленик роль старого актера Лисичкина из «Дочери русского актера» П.И. Григорьева – довольно посредственного водевиля, не идущего ни в какое сравнение с «Львом Гурычем Синичкиным», но поднятого искусной игрой ряда блестящих артистов – Мартынова, Соленика и других.

Разумеется, не только интересом Соленика к образу актера отмечено исполнение им ролей Льва Гурыча Синичкина и Лисичкина. В этих ролях, так же как в роли Зятюшки, отчасти Фрица Штольце и других, проявлялись общие закономерности развития русского искусства. Усиливалась его демократическая и гуманистическая направленность. Возрастало внимание художника к жизни «маленького человека», его заботам и горестям.

С этим, в частности, и связано расширение сферы комического. Создатель ряда превосходных сатирических типов, Соленик, как и Щепкин, умел показать, что комическое начало всепроникающе, что оно необходимо и при передаче драматизма действительности, что оно видоизменяется, приобретает множество оттенков и форм выражения.

Рецензент Н.И.М., прибегая еще к старому понятию «амплуа», даже считал, что вершина творчества Соленика – не сатирические роли. Соленик «занимает амплуа благородных дядюшек в комедиях и водевилях, и всегда с равным достоинством, – писал он. – Игра его благородна, смела и проста, что лучше всего»[107]. Вспомним также утверждение Белинского, что как ни «удивителен» Щепкин в сатирических ролях, его «настоящее амплуа» – «это роли по преимуществу мещанские, роли простых людей, но которые требуют не одного комического, но и глубокого патетического элемента в таланте артиста»[108]. Шедевром искусства Щепкина современники считали исполнение им роли простого матроса в водевиле «Матрос» (это была одна из любимых ролей и Соленика, глубоко волновавшая его; Рымов говорит, что актер плакал при чтении пьесы. Однако сведений о трактовке Солеником роли Матроса у нас нет).

Сочетание естественности и простоты с глубоким, всепроникающим лиризмом придавало особое обаяние игре Соленика.

5

Талант Соленика дышал этим лиризмом, этой поэзией повседневности. Именно поэзией, потому что не только в роли пылкого юноши, отдающегося вихрю жизни, или в роли бедного провинциального актера – но и в чисто сатирических ролях, в «раздробленных и меркантильных», как говорил Гоголь, характерах, явственно звучал глубокий внутренний лиризм большого художника. И когда рецензенты подчас упрекали Соленика в некотором однообразии игры, они понимали, что этот недостаток тоже является продолжением достоинства – «субъективности» таланта, его верности самому себе. Это была «определенность» большого художника, который всегда остается самим собой, к каким бы разным сторонам действительности он ни обращался.

В конце лета 1847 года на харьковской сцене вместе с Солеником выступал знаменитый петербургский актер В.В. Самойлов, и местные театралы невольно сравнивали их игру.

Самойлов поражал зрителей искусством мгновенного перевоплощения – недаром он так любил выступать в «водевилях с переодеванием», – безграничным внешним разнообразием, невиданным еще вниманием к «ансамблю мелочей» – к гриму, костюму, позе, жестам. Талантливый карикатурист и рисовальщик, Самойлов с одного взгляда схватывал внешний абрис характера и, как никто, умел воплотить его на сцене. В этом он намного превосходил Соленика. Но в передаче внутренней сущности образа, в глубине его трактовки, в лиризме исполнения, доходящем подчас до высоких патетических нот, харьковский артист был решительно выше Самойлова.

Позднее, как бы подводя итог впечатлениям от игры обоих артистов, Рымов писал в своих воспоминаниях: в игре Соленика «недовольно было разнообразия. Он не умел (или, быть может не хотел) в иных ролях изменять свою внешность до того, чтобы быть неузнанным зрителями. Или, лучше сказать, в нем недоставало мелкого, кропотливого изучения характерных ролей, исключительных касательно произношения, приемов и вообще внешности (исключая роли малороссиян). Представляя какого-нибудь армянина, грека или итальянца, ломающих русский язык, он уступал другим артистам, например петербургскому Самойлову, редкому мастеру этого дела. – Но в ролях тех людей, между которыми вращаемся мы с вами, читатель, – положим, вы дышите благоуханною атмосферою аристократических гостиных, а мы – обыкновенным воздухом самого скромного уголка, или, если взять что-нибудь среднее между этим, – Соленик был истинен в высшей степени. Простота, непринужденность, естественность, благородная веселость, совершенно чуждая малейших фарсов, полное увлечение ролью, особенно какой-то молодой жар… – все это, подобно алмазам, блистало в его игре».

С особой силой проявлялись эти черты таланта Соленика в его украинских образах.

Глава V. Украинские образы

Кто не знает ‹…› что наша Украйна имеет в своей физиономии много любопытного, интересного, поэтического? Какое-то тайное согласие признает ее Славянской Авзонией и предчувствует в ней обильную жатву для вдохновения. Наши поэты улетают в нее мечтать и чувствовать; наши рассказчики питаются крохами ее преданий и вымыслов.

Н.И. Надеждин, рецензия на «Вечера на хуторе близ Диканьки» Н. Гоголя, 1831[109]

1

По единодушному мнению современников, украинские или, как тогда говорили, «малороссийские роли» Соленика были наивысшим достижением искусства артиста. Но чтобы по достоинству оценить это достижение, мы должны хотя бы бегло остановиться на общем значении «украинской темы» в то время.

Не только развитием нового литературного направления – романтизма – и спорами вокруг проблемы народности объяснялся интерес «ко всему малороссийскому».

В 1798 году, когда в русском обществе еще плохо знали само слово «романтизм», вышли одновременно две книги. Одна – знаменитая «Энеида» И. Котляревского, другая – полузабытый ныне труд Я. Марковича «Записки о Малороссии, ее жителях и произведениях». Оба автора рисовали собирательный образ украинца, как они его понимали: Котляревский – гордого, невозмутимого человека, наделенного отвагой и юмором; Маркович – покорного «поселянина», низко склоняющего голову перед Богом, троном и своим горячо любимым помещиком. Так проявились два противоположных подхода к образу украинца. Позднее «украинская тема» прошла через горнило романтизма, который подогрел интерес к ней,