Гуляй Волга - Артем Веселый

Кучум-царь, а заодно с ним и все его послуги и угодники с женами, детьми и собаками, вознося хвалу аллаху, кормились меж рук народа своего.

Весною – по просухе – к низовьям Иртыша скорили караваны купцов алтайских, ногайских и бухарских.

Ветер вздымал косматые верблюжьи гривы.

Заунывная песнь и крики погонщиков, – лица их были запылены, как придорожные камни, – и резкие хлопки ременного кнута с навитым из волоса концом.

– Ааа-аа-чг!..

По степи, дремлющей в зеленом полусне, далеко разносился трубный рев верблюдов, мерно плывущих под тюками товаров.

Базар заполнял город и через рукава тесных улочек выливался на степь.

Чего, чего тут только не было!

Материи всякие и кафтаны стеганые, сафьян и вытканные затейливыми рисунками холсты, кошмы с ввалянным узором, подожженные южным солнцем бухарские шелка и афганские ковры столь яростных расцветок, что от взгляда на них слеп глаз. Писаная посуда, пшено сарацинское, лекарственные снадобья в порошках и листьях, самоцветные камни и граненые рубины, янтарь, масла и сласти и китайский табак столь мелкой резки, что мельчиною своей он мог поспорить с рубленым человеческим волосом. Табуны прядающих аргамаков и диких карабаиров, толпы полоняников с колодками на шеях, да привозили купцы из глубин Азии юных дев в обмен на меха.

Наведывались на сибирские торжища промысленники и с русской стороны. Располагались они своим табором поближе к реке; мылись и отдыхали с дороги, потом на скорую руку мастерили лавчонки, распарывали кожаные мешки, раскрывали лубяные короба и по застланным рядном прилавкам раскидывали немудрые товары: топоры и огниво, сковороды и котлы, бубенцы и перстни, оловянные пуговицы и берестяные солонки, прядь неводную и веревку смоленую, чарки литые и выплавленные из голубого уральского серебра зеркальца сгущенного и светлого блеска; чулки шерстяные и пояса гарусные, крашеные пряники и железца ножевые, сукна сермяжные и полотнишко реденькое и пригодное разве лишь на то, чтобы им дерьмо цедить.

Охотники и кочевники славились простодушием и жили в первобытном непорочии.

За иголку с ниткой купец выменивал кобылку с жеребенком, за латаные штаны и рубаху выбирал лучших бобров и песцов, железный наконечник для стрелы шел в одну цену с соболем. [87/88]

Шумел торг

ржали кони

ржал ветер

плясал Иртыш, седой брадою потрясая.

22

Зима. Полыхали морозы. Навалило снегов выше избяных труб. Лежали снега пушисты и легки, как сияние. Морозная пыль остро сверкала в лунном луче.

Не красна ты, сидячая служба.

По праздникам, от великой скуки, сходились казаки со слобожанами в кулачном бою. Дрались казаки и друг с другом: то была у них любимая забава.

Старики докучали Ярмаку:

– В пьянствах люди бьются и режутся до смерти, крестов на шеях не носят, посты не блюдут, гуляют с слободскими девками и, вернувшись, не помыв рук, за хлеб хватаются да заодно с холопами своих атаманов и есаулов лают... Ты, Ярмак Тимофеевич, своим молчанием всему тому потакаешь... Васька Струна на Волгу сбежал, бурлак Репка на Волгу сбежал...

– Горячий камень им вослед!

– Дай дело людям, атаман, не то все разбредутся розно.

– По времени будет и дело.

– Осатанели от скуки, друг на друга с ножами кидаются. Поставил бы ты которых старателей доброхотов к соляному и рудничному промыслу.

– Черт их заставит работать, обленились, псы... Да и то сказать: потная работа нам не в обычай, и в работники к купцам мы не давались.

...В дальние урманы хаживал Ярмак с собаками. Тут примятый подтаявший снег – лежбище лося; там след зверя путался с подследком зверенка; белка скакала с ветки на ветку – с зеленых ресниц сосны опадали снежные хлопья; из-под куста прыскал зайчишка выторопень; хвостуха лисынька ловила тетерва в лет...

– Орел, бери!

Собаки тяв

лиска верть

и

хлынули!

– Бери-и-и-и!.. Га-га-га-га-га!.. Посчитайте в ней блох!

Катилась золотая лисынька, ныряла в распушистых снегах.

За нею, разбирая путаный след, в крутящемся облаке [88/89] снежной пыли, мелькали собаки. Передом на весь мах стлался собачий атаман Орелко. Стая, взлаивая с пристоном, уходила из глаз.

На раскатах под ногой охотника посвистывала лыжа, разлеталась на ветру черная борода.

В непролазные заломы уходила лиска, замывала лисынька след хвостом.

...По праздникам, после обедни, Строганов зазывал к себе на пирог атамана и есаулов. О чем бы ни велась беседа, а купец нет-нет да и закинет словцо про Сибирь:

– Богатеющий край!

– Сам там бывал?

– Бывать не бывал, а премного наслышан.

– Чужому языку как верить?

Никита навивал на кулак русую бороду, хитринка, словно ясный зайчик, играла в его сером глазу.

– Не с ветра вести ловлю.

– Говори.

– Вернулись на неделе прикащики – с товаришками моими в Мангазею гоняли, и каждый привез себе по десятку соболей, по два десятка недособолей, по полусотне выимок да пластин собольих, по два сорока пупков (ремни из шкурок с брюшка), белых и голубых песцов привезли, бобров привезли, заячины по вороху да по меховому одеялу, да по шубе, да немало всякого лоскута... Дивный край!

Разгорались у гулебщиков зубы.

– Лихо!

– Да-а, кусок!

– Что ж, добыли – не у царя отняли.

– А тут?.. Живем из кулака в рот.

Думали.

– Дорога-де трудна, – осторожно оговаривался Строганов. – Дичь, глушь, заломило дороги лесами.

– Мы в походы бегаем налегке: где зверь пройдет, там и казак пройдет.

– Заломило дороги лесами, а реки порожисты, много по рекам злых мест.

– И то нам не страшно, Никита Григорьевич, – на воде и с воды живем.

Ярмак думал и, усмехнувшись, невесело выговаривал:

– Пожили, попили – пора, якар мар, и бороды утирать.

– По мне, еще хоть сто годов живите, – раскидывал купец руки как бы для объятья. – Будем кормом кормить, доколе бог изволит, и род наш стоит.

– Время зовет.

Потягивая винцо, думали и мало-помалу утверждались в мыслях отправиться в сибирский поход. [89/90]

Строганов:

– Коль примыслите в Сибирь идти – со господом. Поход тот будет богу угоден, государю приятен и нам прибылен. Ведем торговлю с Бухарой и Хивой, а товаришки обвозим морем, Волгою, Камой – голый убыток. Царь давно пожаловал нам землишки зауральские, да руки не достают прибрать. Места там вовсе дикие, топор и коса туда не хаживали, зверя всякого изобильно, а люди живущие не храбры, и урядства воинского у них намале.

Простодушный Никита Пан брякнул:

– Нет ли у вас где такой высокой горы, чтоб мне с нее сразу всю Сибирь глазом поднять?

– Горы такой нет, – дивясь дурости бородатого вопрошалы, любезно отвечал купец. – Горы нет, а пути в Сибирскую землю никому не заказаны.

Думали.

– Гайда, браты атаманы, наудалую! Раз туда слетаем и – завей горе веревочкой!

– Ты, Пан, горячку не пори.

Но Никита Пан хмельно орал:

– Не дойдем горами – доплывем речками, а будем мы татарву огнем жечь, острыми саблями сечь, да пушками пушить! С головнею до края света пройдем, возьмем Сибирь без свинца и пороху...

Строганов ласково:

– Чего ж без нужды нужду терпеть? Свинцу-пороху вам отпустим. Дам хоругвь святую да икону Миколы-можая, – он, батюшка, пособит вам в промысле над некрещеными.

А Ярмак говорит, усом шевелит:

– Ты, Никита Григорьевич, коли на то пойдет, людей нам давай. Икон у нас и своих много. Снаряду готовь, сухарей и всего такого... Будет в Сибири добыча – за все отплатим с присыпом.

– И людей дам предобрых, стрельцов гораздых и просужих, которые разговаривать на всякие языки знают.

– У нас языки не палки, и своими обойдемся.

Думали.

В хоромах было жарко натоплено. Чадили сальные свечи своего литья. Вьюга острым коготком царапалась в обмерзшие оконца. В тяжелых кубках пенилось цветное вино, вино горячило головы. Слушая гул голосов, купец смекал: «Сибирь – царю, а все, что в Сибири, – наше».