Я? - Петер Фламм

разговаривают в нас, говорят на своем глухом языке, эмбрионами мы принимаем все их формы, дышим жабрами, мы и рыбы, и рептилии, и звери, все творение заключено в нас, потом мы что-то такое делаем, движемся, но мы всего лишь итог, сумма их всех, где же мы заканчиваемся, все мы братья, все мы одно, вины не существует, потому что мы не равны себе самим, вот наша вечность, никакой другой не существует, нам не нужно небес, мы всегда есть, мы всегда были, мы во всех людях, и во всех вещах, и во всем мире.

Уже половина двенадцатого, нужно переодеться, я хотел бы еще зайти к Грете, но уже некогда, нужно надеть черный костюм, суд строг, все темно и безжалостно, стоишь там и решаешь судьбу незнакомых людей, что подвигло бедную девушку к убийству, вот что нужно понять, вероятно, этот богатый уважаемый господин — негодяй, виноват всегда мужчина, а женщине приходится расплачиваться, девчонка пошла на это ради матери, из-за нужды, хотя, конечно, и она получила удовольствие, в конце концов, для нуждающихся есть благотворительные общества, и брат у нее был, кузнец или пекарь, да нет, точно не пекарь, пал в бою, наверное, он смог бы помочь, работал бы, и не пришлось бы таким способом добывать деньги, человек остался бы живым, женщина — невиновной. Интересно, как она выглядит, наверняка черноволосая плутовка с пухлыми красными губами и дерзким лбом, конечно, он был далеко не первый, кому она отдалась, вероятно, все это лишь сентиментальная комедия, выдуманная, чтобы вызвать сочувствие, разжалобить суд: невинность, бедная мать, нужда, брат-кормилец пал на войне — да это просто шлюха, которой мало заплатили, они повздорили, и она вцепилась ему в горло. В конце концов, мне-то какое дело, я обязан исполнить свой долг, дать показания, это человеческая кровь, конечно, господа, и на этом все.

Идет дождь, на небе бледный свет, автомобиль пружинит через парк Тиргартен, по кольцу Большой Звезды, к мосту, на углу стоит девушка, светлые волосы, белая блузка, она с улыбкой глядит на меня сквозь стекло и краснеет, какой-то незнакомец, она хочет перейти дорогу, машина с плеском проезжает по луже, желтая глина брызжет ей на тонкие чулки, что-то во мне возгорается, я хочу попросить шофера ехать медленнее, мой голос дрожит, во мне странная тревога, почему я так возбужден, я оборачиваюсь, хочу махнуть, извиняясь, но вижу только склоненное лицо и руки, судорожно поднимающие светлое платье кверху.

Автомобиль останавливается возле Уголовного суда, мои нервы и чувства обострены, я выхожу, блуждаю по коридорам и лестницам, там и тут стоят люди поодиночке и группами, никто не решается громко разговаривать, это дом судьбы, я показываю одному служителю суда свой пропуск, он, зевая, указывает мне на боковой проход, я читаю номера залов над дверями, я сам очень устал, надеюсь, это будет недолго, я оглашу свое заключение и вернусь домой, в родной дом, какое красивое, странное слово, есть ли у человека родина?

Я сижу на своем месте, публика теснится на скамьях, чего они все хотят, это же просто любопытство, Боргес уже стоит за своей кафедрой, с красным лицом, меня он не видит, усердно читает документы, я приехал слишком рано, лучше бы я пошел пешком, чем обрызгивал машиной чужих людей, или все-таки зашел бы к Грете, а то получается так, будто мне все это важно, а речь-то всего лишь о каком-то пошлом зверском преступлении, я врач, а не юрист, напротив меня адвокат в пенсне, с виду тоже не слишком умен, раз у него сейчас есть время болтать с кем-то и рассказывать анекдоты, очевидно, он не принимает это дело всерьез, он к этому привык, но можно ли привыкнуть к тому, что ты должен освободить человека от смерти или от тюрьмы, такую девчушку… вот входят судьи, наконец он садится, всё те же бюрократические формальности, обвиняемая… мне ее толком не видно, дождь за окном, скамья подсудимых на возвышении в полумраке, ни к чему было приставлять к ней сразу двоих полицейских, зрители вытягивают шеи, как в цирке, человек есть человек, если он совершил деяние, преступление, все равно он выглядит как человек, никак иначе, вот она говорит, имя? “Эмма Беттух”, — конечно же она блондинка, Эмма Беттух, Беттух, Беттух?! Смех в зале, конечно, нечего им смеяться, это честное имя, ничего смешного тут нет, вечно, вечно этот смех, вечное хихиканье, этих подлецов надо поколотить! Эмма? Наверняка ее называют Эмхен, Эмхен? Мне надо ее увидеть, что это за голос, кто это, Беттух?

Я встал, за спиной тут же окрик “сядьте на место”, конечно, это же не цирк, мне придется еще долго ждать своего выхода, матушка, наверное, еще сидит за кофейным столом, матушка? Мне придется отправиться в дальний путь, и Грету нельзя брать с собой, это печально, какой мягкий голос у этой девушки, и какой печальный, она не преступница, ни за что, она бедный, больной человек, я должен бы о ней позаботиться, должен бы встать и увести ее, я имею на это право, только я это понимаю, я врач, ее надо оставить в покое, все мы братья и сестры, все мы равно виновны и равно невиновны, я хочу к ней, она же еще ребенок, что с ней сделали!

Вот она говорит, совсем тихо, будто она встала на цыпочки и очень нежно шепчет мне что-то на ухо, отец умер, уже давно, ах да, а мать больна, мать больна?! Очень больна, что с ней, она не говорит, говорит все время о брате, он был пекарем, кормил семью, пошел на войну и погиб, в последний день, они всё подготовили к его возвращению, испекли большой пирог, коротышка, бывший ученик, его сделал, из ячменной муки с изюмом, вот бестолковый, ничего хорошего из этого не испечешь, мать велела поставить ее стул у окна и все время выглядывала, весь дом отмыли, разбросали хвою и сплели большой венок, на кровать наверху постелили свежее белье, ради сюрприза ей пришлось купить кипенно-белые простыни, мать потратила на это последние сбережения, ведь когда брат вернется, в доме снова будут деньги, он сразу же примется за пекарню, булочки ведь всегда нужны, всем надо есть, это надежный заработок, и такое возвращение раз в жизни бывает, столько его товарищей поубивало, у стольких семей горе, а к ним вот придет их герой, их спаситель.