Я? - Петер Фламм

тоже берет булочку, разламывает ее сухими пальцами, очки криво наклоняются к чашке, одну за другой она роняет крошки в горький напиток, потом берет три куска сахару, какой же приторный вкус будет, думаю я, и какие неаппетитные пальцы, как обгрызены ногти, и наконец: это моя мать, надо с ней поговорить, но что же ей сказать?

— Хлеб такой жесткий, моими зубами его вовсе не откусишь, — бормочет она себе под нос, — пекарь нынче испортился, раньше был гораздо лучше, надо найти другого.

— Да, — подхватываю я, — так я и сделаю, эти булочки просто передержали в печи лишние полчаса, и недостаточно промяли, видишь, вот здесь такое место, дай-ка я разберусь, схожу сейчас, просто ученик напортачил.

— Да что ты в этом понимаешь? Говоришь так, будто всю жизнь только и делал, что булочки пек.

Она трясется от смеха, крошка, должно быть, попала ей в горло, она закашлялась, мерзкий сухой кашель, она вся посинела, скрючилась над тарелкой, я в испуге вскакиваю, мне не по себе, я покраснел до корней волос, вот такая булка, такая крошка может довести человека до смерти, какое мне дело до булок, откуда мне знать, как их пекут, я врач, это может быть важно при лечении болезней желудка, надо бы научиться готовить, всем врачам, разрабатывать новые блюда, пожалуй, можно расширить лабораторию, знания никогда не помешают, состав мучных изделий, как слизистая желудка реагирует на разные сорта муки…

Тем временем она успокоилась, снова сидит над чашкой кофе и что-то бормочет себе под нос, мне-то какое дело, у меня больше нет времени, мне нужно работать, исполнять свой долг, “за это я его и люблю” говорит Грета, работать, работать, что же еще!

На моем письменном столе лежит почта, письма от других докторов, письма от пациентов, желающих моего совета, от друзей, от научных обществ, письмо из суда, какое у суда может быть дело ко мне, большой серый конверт, к нему приложена маленькая посылка, деревянная коробочка, я открываю сначала ее, внутри туба в ватной набивке, я срываю сургуч, это хрящ и кожа — судя по всему, человеческая, — гортань, углубления на коже, укус, рана. Вскрываю письмо: я должен провести экспертизу, дать заключение для суда, убийство, служанка прокусила горло нанимателю, в постели, чего только не бывает, потому что тот ее изнасиловал, она хотела достать денег для нуждающейся матери, хозяин сначала пообещал заплатить, а потом, получив желаемое, отказался — вот она и перегрызла ему горло. Или же это сделала собака, собака там тоже была, никому не известная, женщина из дурной гостиницы видела, как она заскочила в номер как раз во время смерти, возможно, девушка невиновна, возможно, это укус собаки и кровь принадлежит собаке, а не человеку, можно ли установить, конечно, они могли бы прислать мне препарат и пораньше, в двенадцать заседание суда, сейчас еще операция, аппендицит, в четыре мне надо к Бусси, ох уж эта Бусси, безумная женщина, бесит меня ужасно, снова и снова, вообще-то не стоит мне к ней ходить, это от Боргеса, на письме его подпись, выступает обвинителем по этому делу, конечно же, отвратительная профессия, но если это убийство, можно сделать быстро, микроскоп, мазок на стекло, кровяные тельца окрашиваются, белые с синими ядрами, красные, конечно, это человеческая кровь, похоже, это было убийство, это убийство, а теперь на операцию!

Он уже лежит пристегнутый на белом столе, запястья привязаны, на ногах широкий ремень, он уже спит, тело еще раз вздрагивает, мышцы напрягаются в судороге, лицо под белой маской красное и отечное, медсестра поднимает его левое веко и кончиком пальца касается глаза, он еще чуть подрагивает, человек ли это еще, теперь напряжение проходит, дыхание становится глубже, легкие выдувают воздух, как сифон, он спит, где он сейчас, он больше не знает, что жив, можно оставить его так спать навсегда, пока не умрет, почему я сейчас об этом думаю, ненавижу операции на слепой кишке, может, он и так выздоровеет, многие примеры показывают, что можно обойтись и без операции, не надо вообще никого оперировать, все люди должны умирать, когда умирают, не лезть в них скальпелем, распарывая кожу, внутрь тела. Я закончил мыть руки, теперь они чистые, бактерий не осталось, вечно мы таскаем на себе миллиарды микробов, повсюду враг, а мы не догадываемся, и они тоже живые, тоже имеют право, не больше и не меньше нашего, не надо вообще ничего делать, вины нет, всюду, где человек за что-то берется и шевелится, сразу возникает вина, и сразу несправедливость и убийство, Боргес этого не понимает, не может понять, такой человек никогда этого не постигнет, вечно у него только виновен-невиновен, человек мертв, значит, обязательно кто-то виноват, но есть вещи… да какое мне до него дело!

На ногах у меня резиновая обувь, на теле — резиновый фартук, поверх него — стерильный белый халат, я надеваю его с красными вывернутыми ладонями, чтобы не касаться, на руках тонкие стерильные перчатки и стерильная же круглая белая шапочка на голове, сладкие пары эфира щиплют глаза, я похож на пекаря, все мы пекари в шапочках, пирог испекся, и мы взрезаем корку на пробу, лопается воздушный пузырь, нет, это кровеносный сосуд, кровь бьет высоко, маленьким красным фонтанчиком, на белой простыне появляется множество мелких красных крапинок, похоже на мелкую красную землянику на белом сливочном торте, что за смехотворные сравнения, надо пережать, а то кровотечение не остановится, и вся его жизнь вытечет, и опять кто-то умрет, скончается от аппендицита, просто оттяните вилкой мускулатуру, нужно больше места, а вот и брюшина, совсем тонкая и все время пульсирует, все-таки есть ощущение, оно всегда есть, одна часть чувствует больше другой, надо вскрыть себе живот, чтобы это узнать, ему нужно добавить наркоза, он помнит, что живет, здесь лежит человек, тело хочет подняться, но опять засыпает, а вот и кишечник, в нем мутноватая жидкость, слепая кишка, маленький червеобразный отросток, надо его выжечь, каленым железом по живому телу, теперь он снаружи, красный и воспаленный, маленькая серая язва на стенке, выводите его из наркоза, наложите последние швы сами, и есть же в организме такая штучка, совершенно бесполезная, у нее больше нет функции, она досталась нам от животного предка, бессмысленно унаследована и передана по цепочке, не отец и мать наши родители, не только их кровь, в нас есть все животные, все растения, все они