Хрестоматия по патопсихологии - Блюма Зейгарник

Едва ли когда-нибудь будет разработана схема для собирания анамнеза, которая удовлетворит вдумчивого терапевта. Что это ни к чему хорошему не ведет, учит нас богатый материал тех мертвых анкет, которые мы находим часто в историях болезни. Что лучше - предложить больному свободно излагать свои ощущения или непосредственно приступить к плановому расспросу его? Ни тот, ни другой метод сам по себе не приводит к цели. Лучше всего дать больному возможность сначала изложить свои переживания, так как он хочет и может, и получить таким образом представление о его личности и об особенностях его психического профиля, а затем уже приступить к выяснению отдельных, преимущественно ведущих симптомов болезни. Такое поведение врача сразу создает необходимый психологический контакт с больным и доверие больного к врачу - это обязательное условие для изучения внутренней картины болезни.

Разумеется, каждый отдельный случай не требует использования всех приемов анализа, столь кропотливого, отнимающего так много времени; опыт врача позволит сократить и рационализировать эту работу...

Л. С. Выготский

К ПРОБЛЕМЕ ПСИХОЛОГИИ ШИЗОФРЕНИИ[9]

Психолог находит в клинике шизофрении исключительный и едва не единственный случай - во всяком случае, несравнимый со всем тем, что описано до сих пор, - единственный и исключительный случай такого психологического развития и изменения сознания и его функций, который проливает свет на нормальную организацию сознания и, главное, на нормальную организацию отношений сознания к его функциям и нормальный ход развития его. В этом смысле в психологическом изучении шизофрении заключен, по-видимому, ключ к познанию структуры нормального сознания. Во всяком случае, и сейчас еще далеко не развившееся психологическое исследование шизофрении позволяет уже по-новому в психологической лаборатории осуществить подход к эксперименту над сознанием нормального человека.

Сущность того нового, что открывает клиника шизофрении, для психологического анализа больного и здорового сознания может быть лучше всего выяснена, если мы поставим вопрос о том, как в психологическом исследовании и в психиатрическом исследовании трактовалось обычно отношение сознания к его функциям. Я думаю, я не ошибусь, если скажу, что на всем историческом пути развития психологического и психиатрического исследования сознание трактовалось всегда как нечто внеположное по отношению к своим функциям. Мы имеем два основных варианта в подходе к этой проблеме, если оставить в стороне целый ряд вариантов, которых мы сейчас не можем затронуть в силу того, что должны ограничиться схематической передачей самой сущности дела.

При первом варианте, наиболее распространенном в старой психиатрии и старой психологии, сознание рассматривается как абстрактный, свойственный всем видам его деятельности, всем функциям признак - в виде сознаваемости, переживаемости. Выделяется нечто достаточно бедное, тощее, скудное, поскольку от всего полнокровного в деятельности сознания, от всего того, что составляет сущность этой деятельности в ее конкретных многообразных формах выделяется то общее, что в одинаковой мере присуще всем функциям, от самых элементарных до самых сложнейших.

Во втором варианте этой проблемы сознание рассматривается как некое психическое пространство, вмещающее все функции и априорное по отношению к ним. В этом случае психологи и психиатры одинаково говорят, что функции могут подвергаться развитию или изменению, но сознание остается неподвижным; функции могут быть нарушены, но сознание остается неповрежденным.

При обоих этих вариантах сознание характеризуется преимущественно с формальной стороны, главным образом с точки зрения таких признаков, как непрерывность, ясность, единство этого сознания, но всегда и везде исследование обращается с сознанием как с чем-то внеположным по отношению к его деятельностям.

Само собой разумеется, что при таком подходе постулируется неизменность и неразвиваемость самого сознания, и поэтому неудивительно, что наука о сознании, какой себя осознавала на протяжении ряда столетий психология, изучала чрезвычайно внимательно целый ряд деятельностей сознания, но не сказала ничего достаточно вразумительного относительно природы самого сознания и его развития. Интересно в этом отношении и то, что наука о душевных болезнях или болезнях сознания, какой себя осознавала психиатрия, чрезвычайно много сделала для изучения расстройств отдельных сторон сознания, но выделила только наиболее грубые и массивные формы изменения сознания, в сущности говоря, принадлежащие скорее к случаям исчезновения этого сознания, чем его действительного изменения.

Второй момент, который отличает прежнее изучение этих вопросов, заключается в том, что и самые деятельности сознания, отдельные функции изучались обычно в изолированном и абстрактном виде, хотя постулировалась совместная деятельность этих функций. Неоднократно утверждалось и психопатологами и психологами, что деятельность отдельных функций сознания всегда неразрывно связана с деятельностью других функций: память предполагает деятельность внимания, внимание предполагает деятельность мышления и т. д. Однако этот постулат никогда не становился предметом исследования и, исходя из этого, молчаливо допускалось, что хотя все функции действуют вместе, но их совместная деятельность не представляет ничего существенного для судьбы каждой отдельной функции, ибо опять-таки предполагалось, что функции эти действуют вместе всегда одинаковым неизменным образом.

Таким образом мы видим, что в изучении сознания и его функций в психологии и психопатологии господствовали долгое время два постулата, которые современной психологией превращены в проблемы. И важнейшим изменением в постановке этих проблем, которое плодотворнейшим образом сказывается на ходе экспериментальной работы в психологической лаборатории, - все равно в психиатрической клинике или в психологическом институте - важнейшим изменением является то, что оба этих постулата (об отношении сознания к функциям и о связи функций между собой в различных формах движения психики - при ее развитии и ее распаде) сделаны сейчас конкретным предметом экспериментального исследования.

В современном исследовании эти проблемы (проблемы сознания и его функций и проблема связи функций) выдвигаются з центр внимания. Психология только в последнее время сумела достаточно конкретно, экспериментально подойти к этим проблемам, ибо недоставало многих соединительных звеньев между сознанием и его функциями. И вот когда несколько таких соединительных звеньев, т. е. несколько психологических образований более высокого порядка, более сложной структуры, более недавнего происхождения, чем элементарные деятельности, когда эти сложные психологические образования были описаны в своем нормальном и патологическом аспекте, они дали возможность поставить эту проблему как предмет непосредственного исследования.

Самое важное из всего, что современное экспериментальное психологическое исследование сделало для изучения шизофрении, и самое важное, что приобретает психологическая лаборатория в клинике шизофрении, есть завоевание для эксперимента в качестве непосредственного предмета исследования функции расщепления.

В различных психологических лабораториях под разным именем это явление было описано в связи с различными процессами. Его наиболее близкое к клиническим формам выявление нам известно из анализа этой функции, сделанной Киблером, затем Кречмером, который обобщил данные Киблера.

Сущность новой постановки этой проблемы заключается в том, что расщепление рассматривается как функция, в одинаковой мере присущая болезненному и нормальному сознанию, поэтому как функция психологическая по своей природе, функция, которая оказывается в такой же мере необходимой при абстракции, при произвольном внимании, при образовании понятий, как и при возникновении клинической картины шизофренического процесса. Об этой функции прекрасно сказано Кречмером, что «способность к расщеплению даже экспериментального так выступает на первый план, что только на основании этого факта можно было бы с полным правом назвать ее „шизотимной“, если бы даже совсем не существовало психоза „шизофрения“. Это превосходная, сжатая и точная формула, выражающая истинное положение вещей в проблеме расщепления»[10].

Если мы обратимся к исследованию этой функции у шизофреников, мы увидим, что вначале психологическая лаборатория очень мало давала в этом направлении. Она сталкивалась со следующим моментом. Наряду с расщеплением, очень ясно выраженным, мы сталкивались как бы с негативом этого симптома, или его двойником, с тем, о чем говорил В. А. Внуков, когда указывал на наличие внутреннепротиворечивых симптомов в психопатологической картине шизофрении. В психологической лаборатории мы с этим сталкиваемся на каждом шагу, и клиническая картина не оставляет сомнения в том, что каждый центральный симптом шизофрении имеет контрсимптом - свой негативный двойник, свою противоположность.