Зима королей - Сесилия Холланд

— Он не трус!

— Я сказал, что был напуган, — сказал Мюртах. — Так и есть.

Он взял из ближайшей бочки заготовку для стрелы, оглядел ее и стал обстругивать кинжалом.

Эгон сел, весь кипя. Сирбхолл улыбнулся ему:

— Это было разумно, оставить людей на склоне холма. Эгон проигнорировал его слова, он был неумолим.

— Ты не трус.

— Может быть, нет. Но я легко пугаюсь. Я наполовину женщина — моя мать была ею полностью. Давайте делать стрелы. Позднее они могут нам пригодиться.

Мелмордха и Сирбхолл спали в одной спальной комнате, Мюртах, младенец и Од — в другой, четверо старших детей в лофте. Мюртах лежал на кровати, наблюдая, как Од нянчит младенца, она сказала:

— Вот ты поедешь к королю, и что потом?

Она перевернула маленького мальчика и стала одевать, продев в рубашку толстенькие сильные ручонки. Наконец, когда он не ответил, она взглянула на него:

— Ну?

— Я попрошу у него защиты.

— А если он не предоставит ее тебе, то что… произойдет?

— Я не знаю.

— Да? Странно, что я знаю.

— Ты знаешь. С твоим даром предвидения ты могла бы научиться ремеслу колдуньи.

— Я могу. Когда мужчины уезжают, для этого достаточно совсем немного.

— А что ты думаешь произойдет?

— Как я могу знать? Я всего лишь невежественная женщина, годная лишь на то, чтобы приносить тебе детей, чтобы было перед кем пыжиться и кормить тебя, чтобы придать тебе силу для того, чтобы пыжиться перед ними.

— Я сожалею, что накричал на них. Она слабо улыбнулась:

— Они понимают это.

— Положи его в колыбель.

— Сделай это ты.

Он взял у нее младенца, пошептал ему, чтобы успокоить, и перенес в колыбель, стоящую возле стены. Младенец кудахтнул и вздохнул, когда он уложил его.

— А теперь засыпай.

Она была уже в постели, когда он вернулся.

— Мюртах, что ты будешь делать, если… если они… Лежа на боку, он положил руку ей на плечо.

— Подожди, — сказала она, — ответь на мой вопрос.

Он обнял ее и сильнее прижал к себе. Она закрыла глаза.

— Никакая другая женщина в Ирландии не имеет такого мужчину, как ты. Что я должна сделать для удобства, что превратило бы тебя в такого, как все остальные?

— Перестань разговаривать, и ты получишь еще одного младенца для удобства.

— О, да, — сказала она и так выгнула свою спину, чтобы он мог дотянуться до ее рубашки. — Это именно то, в чем я нуждаюсь.

Мюртах проснулся ранним утром и подумал: а что, если они убьют Эгона?

«Если я говорю это, этого не произойдет. Если я думаю об этом, этого не произойдет».

Он начал молиться, просить Бога защитить Эгона, но его переполнило чувство, которое всегда находило на него, когда он начинал торговаться с Богом. Он тихо лежал, размышляя о Боге, он всегда воображал Его как один из самых великих и всеобъемлющих идеалов, который монахи засадили в клетку из букв в своих книгах, идеал, но живой во всех своих частях.

Бог где-то здесь и везде. Он закрыл глаза. Если бы он искал достаточно долго, неотрывно следил за ходом вещей, он бы нашел в этом цель, ясные и подлинные причины.

Когда он был юным, до Бегства, перед домом его отца стояло большое буковое дерево. Летними вечерами, когда на деревьях пели птицы и надвигался сумеречный свет, он, его сестра и другие дети любили спать под этим буковым деревом. Он лежал тихо, вспоминая это; какое удовольствие спать под буковым деревом и не думать о том, что должно произойти в дальнейшем.

Но буковое дерево было разрушено, сожжено и умерщвлено, оно словно факел раскачивалось над горящими домами, горящими мужчинами и женщинами.

— Од.

Она подняла голову.

— Еще едва светает. Ты уже собираешься?

— Нет.

— Ты захочешь взять с собой какую-то еду.

— Думаю, что да.

Младенец, заслышав ее голос, зашевелился в колыбели. Она повернула к нему голову, и солома заскрипела.

— Взять его?

— Хорошо.

Первые лучи проникали через узкое окно. Она склонилась над колыбелью, подобрала младенца с одеялом, вернулась в кровать и положила его. Ребенок захныкал.

— Иногда, — сказала она, — когда вокруг никого нет, я кладу его на один конец кровати, сажусь сама на другой конец, и он перекатывается ко мне.

Младенец перевернулся на живот и пополз к Мюртаху. Он запутался в своей рубашонке, попытался высвободиться и захныкал. Од засуетилась над ним. Она высвободила его ручки и ножки из узла и, положив свою голову рядом с его головкой, зашептала ему. Младенец, прислушиваясь, приподнял головку.

— Ну разве ты не очаровательное маленькое существо? Ну, конечно же, да. Конечно же, да.

Ребенок в восторге курлыкал. Мюртах вздохнул. В нарастающем молочном свете он смотрел, как Од играла с младенцем, пошлепывала его, тискала его, пока он не начинал повизгивать, целовала его. Со светом их два лица становились яснее и отчетливее.

— Мюртах! — произнес Сирбхолл из-за двери.

— Выхожу.

Од подняла глаза, и ее лицо словно закрылось дверью, спрятавшей удовольствие, которым оно сияло. Она поспешно встала с кровати, оделась, как и он, положила младенца в колыбель и последовала за Мюртахом в переднюю комнату, где присоединилась к другим женщинам, готовившим завтрак.

Когда мужчины были готовы к отъезду, она дала каждому из них сверток с хлебом, сыром и маленький кувшин аскуибха. Эгон поехал на черном пони, Мюртах взял гнедую кобылу, самую быструю из его лошадей. Сейчас, жеребая, она должна была быть еще более быстрой. Сирбхолл ехал на своей обычной лошади, той, что он отобрал у Кира мак Эоды. Од не стояла в дверях, когда они выехали.

Люди мак Махона и он сам сразу сообразили, что они собрались далеко. Мюртах сменил шаг на легкую рысь, чтобы так пройти свои земли, и группа последовала за ним, не делая попытки приблизиться. Они проехали по склону холма, мимо дерева-мишени и направились к белому шраму водопада на высоком краю глена.

Люди мак Махона, непривычные к верховой езде в горах, начали растягиваться в длинную, прореженную цепочку. Мюртах надеялся, что они попытаются найти короткий путь через болота, в то время как он, Сирбхолл и Эгон будут ехать от керна к кернуnote 15, но те этого не сделали. На вершине Гэпа, когда Мюртах оглянулся, он увидел, как они упрямо следуют за ними по пятам.

— Куда? — спросил Сирбхолл.

— Прямо на запад. Мы следуем на юг Слэйб Блум.

В полдень они устроили отдых, поели сыра и двинулись дальше. Спустя некоторое время Мюртах сказал:

— Мне бы следовало послать Нила с тобой в Брефни.

— Почему?

— Мне всегда хотелось иметь Граву О'Руэйрка его воспитателем, я не мог позволить ему поехать одному.

— Вот когда вернемся обратно.

— А Конэлла тоже хотел послать — в церковь. Сирбхолл сжал его плечо и встряхнул:

— Когда мы вернемся обратно.

Они поехали дальше. Ближе к закату Мюртах послал Эгона вперед подыскать подходящее место, где бы они могли провести ночь.

Они уже почти выбрались из холмов и были на краю долины. Мюртах обернулся, чтобы взглянуть назад:

— Растеряны. Теперь Мелмордха в безопасности.

— Я хотел спросить тебя: это делается для его спасения или нашего?

— И его, и нашего, я эгоистичен. Ты знаешь притчу о человеке, который без опасности пас своих коз между двумя стаями волков?

— Это все старые сказки. Я еще удивляюсь, что ты не захватил свою арфу. Эти две стаи не являются врагами.

— Ими не были и те волки, которых я упомянул. А вот и Эгон.

Эгон подскакал к ним.

— Там впереди подъем, на его вершине растут несколько деревьев, но на склоне ничего нет.

— Там есть вода? — спросил Сирбхолл.

— У подножия. Едем.

Они быстро поехали к холму, наполнили свои бурдюки из ручья у подножия и стреножили лошадей на траве южного склона. После того как они поели, Эгон и Сирбхолл улеглись спать, а Мюртах залез на дерево, чтобы наблюдать оттуда, взяв с собой свой лук.

Стояла полная луна — он не мог припомнить, была ли она уже полной в ночь накануне или еще прибыла. Вождь мак Махон и его люди, мак Эода и мак Догерти, они были молочными братьями, все они разбили лагерь на следующем склоне, недосягаемом для выстрела из лука.

Он скучал по дыханию Од рядом с ним. Он размышлял, хорошо ли она спит в его отсутствие. Он редко отсутствовал. Если он так сильно привязался к ней, то она могла так же привязаться к нему. Но при ней были все дети, чтобы разделить ее общество.

Ветер шумел в голых ветвях деревьев, сталкивал их друг с другом, и он дрожал. Не от холода. Он отказывался думать об этом — об Од и своих детях, думать о… — он хотел отчаянно отбросить это. Эта резня, этот ропот, эта толкотня, все эти люди — кричащие, стонущие, окровавленные. Эд, возвышающийся над всеми, окровавленный и обнаженный, с одной рукой, обрубленной наполовину — нет… Думать об… Как они кричали и как они молчали, толпясь вокруг Эда в поисках тепла его живого тела, трогая его, пытаясь привлечь его внимание, сказать ему что-то. Он боялся встретиться с ними взглядом. Он знал, это их глаза полны горя, настоятельного требования понять и желания что-то сказать ему…