Каменное сердце (сборник) - Денис Драгунский

Она вернулась.

Через пять минут прилетели стервятники. Она пыталась их отгонять, но их было слишком много, все небо черное, они падали сверху, мерзко свистя и клекоча, они клевали его грудь, руки и ноги, а она старалась закрыть его лицо пробковым шлемом, но тут раздался выстрел, одна птица упала наземь и забилась, подыхая, а остальные разлетелись и расселись по деревянным идолам.

К ней приближались четверо мужчин с ружьями. Они были одеты в разноцветные тряпки, тюрбаны на головах.

Что-то ее спросили, зло и требовательно.

– Я требую встречи с российским консулом! Russian consul! – сказала она, и тут же вспомнила – жених рассказывал, что в этой стране нет нашего посольства, есть посол-совместитель в другой стране, за тысячу километров.

– Sielewi nini wewe kusema[2], – пожал плечами мужик с седой курчавой бородой.

Ей связали руки и пешком отвели в деревню.

Оттуда – в какой-то городок. Там был суд. На площади под деревом, как в книжке. Она читала что-то такое в школе. Когда суд закончился, она нарисовала пальцем в воздухе вопросительный знак. Судья поднял четыре пальца.

Ее отвели в тюрьму, в большую камеру с деревянной решеткой вместо двери. Там были полуголые бабы. Они встретили ее радостно, стали обнимать, утешать. Потом, когда она выучила их язык, она поняла – там сидели женщины, убившие или покалечившие своих мужей. Вот за что ее посадили! Ей стало смешно. Потом она подумала – а может быть, в этом что-то есть? Ей стало еще смешнее.

На третий год она вышла замуж за тюремного повара. Ее освободили. Она родила четверых детей. У двоих старших уже родились свои дети.

Ее искали. Родные, знакомые, дипломаты, газетчики и даже взрослые дочери ее жениха. Долго и безуспешно.

Через двадцать три года ее случайно обнаружил местный журналист. Он спросил:

– Unataka kurudi nyuma na Russia?

– Sielewi nini wewe kusema. – Она пожала плечами.

– Udhuru kwangu, – смутился он.

– Hakuna matata[3].

Спасти фюрера!

16 августа прошлого года умерла моя не слишком близкая знакомая, Леночка NN, она была на восемь лет моложе меня, милая, вроде бы образованная, но без твердой специальности и постоянной работы, безалаберная, любившая выпить и попеть под гитару, менявшая мужей, но так и не родившая ребенка.

Последнее особенно важно.

Ее дедушка, старый писатель-чекист NN – тот, который когда-то показал мне дневники Фадеева, – рассказал мне одну дьявольски любопытную историю, можно даже сказать – поразительную историю, но поставил странное условие, которое звучало старомодно и несколько напыщенно: «Можешь об этом рассказать через год и один день после того, как пресечется мой род». Наш разговор был в 1972 году; дочери единственного сына, единственной внучке Леночке было всего четырнадцать, она была очаровательно веселой девочкой, бросалась ко мне целоваться-обниматься, и вообще была смелая и нон-шалантная. Старик ее обожал и, конечно, был уверен, что она его без правнуков не оставит. Вот потому, наверное, он поставил такое невыполнимое условие.

И однако.

Леночка умерла, род NN пресекся.

Можно рассказывать.

Летом, а именно восемнадцатого числа июля месяца сорок четвертого года, в тихом, зеленом и уютном берлинском районе Далем, в небольшом особняке – а лучше сказать, в типичном далемском домике, в каких любили жить более или менее успешные юристы и не очень богатые предприниматели – итак, в вот в таком доме, в скромно, но достойно убранной гостиной, сидели двое. Хозяин, адвокат Карл Меллендорф, и его гость, винодел и виноторговец из Фрайбурга с несколько странным именем – Тристан-Дитрих фон Сальвини.

Обоим было немного за сорок, оба были одеты в летние, светло-серые, но абсолютно корректные костюмы. Меллендорф, после доклада горничной, поглядел в окно и увидел этакого денди на своем крыльце, поэтому велел горничной проводить гостя в комнаты, а сам снял домашнюю куртку и просторные брюки и переоделся с некоторым недовольством.

Тем более что он не знал, что от него надобно господину Сальвини. Они не были знакомы; вернее сказать, они знали о существовании друг друга и, кажется, раза два встречались на каких-то гран-суаре имперского масштаба. Но чтобы вот так, тет-а-тет, – никогда.

Однако он радушно приветствовал гостя, усадил его за стол, предложил сигару, а потом распахнул дверцы буфета, достал бокалы и прибавил, что он, конечно, слегка смущен, угощая вином такого великого знатока, как Тристан Сальвини. Предложил ему самому выбрать вино, но тот, рассмеявшись и выдернув бутылку не глядя, пошутил, что, дескать, все эти тонкие штучки, терпкость, аромат и послевкусие – для доверчивых покупателей, мнящих себя высокими ценителями, но мы-то с вами знаем, что почем. Он повторил еще раз, с каким-то особым значением: «Мы-то с вами знаем!»

Налили, пригубили, попыхтели сигарами.

– Чему обязан вашим приятным визитом? – негромко спросил Меллендорф.

– Выйдемте в сад, – сказал Сальвини.

– Да, – кивнул Меллендорф. – Здесь жарковато.

В саду сели в тонкие деревянные кресла.

– Сегодня восемнадцатое, – сказал Сальвини. – Замечательное, я бы даже сказал – знаменательное событие произошло вчера…

– Что именно? – живо спросил Меллендорф.

– Красная армия в районе бывшей Польши перешла границу Рейха.

– Русские еще весной вперлись в Румынию… – меланхолически отвечал Меллендорф.

– Румыния – это другое. Дальнее подбрюшье. Силезия – это серьезнее. Но ладно, впрочем. Не будем морочить друг другу головы, господин доктор.

– Не будем, – кивнул Меллендорф.

– Отлично. А послезавтра должно состояться событие еще более замечательное и знаменательное. Вам, надеюсь, это известно?

Меллендорф внимательно посмотрел на Сальвини. Их взгляды встретились.

– Да, – сказал он, понимая, чем рискует. – Мне это известно.

– Тогда позволю себе спросить – ну, и как вы к этому относитесь?

– А как к этому можно относиться иначе? С восторгом.

– Я вас не понимаю, – пожал плечами Сальвини.

– Если Гитлеру конец, то и войне конец! – сказал Меллендорф. – И ведь обратите внимание: об этом знают десятки людей. И никто не донес. Вот что по-настоящему знаменательно. Гитлер допек всю Германию. Армию в первую очередь.

– Год и даже месяц назад я думал точно так же, как и вы… Как вы говорите. Но пару недель назад я кое о чем подумал. Если взглянуть на дело с вашей точки зрения, то всё далеко не так уж радужно…

– С нашей?

– Да, Меллендорф. Мы же с вами условились не морочить друг другу головы. Представьте себе, дорогой господин доктор: фюрер убит. Армия тут же капитулирует, отдельные упорные части СС армия разоружает или уничтожает, войне конец! Так?

– Так.

– А значит, Красной армии нет никакого смысла наступать. О, да, спасены миллионы человеческих жизней. И русские солдаты, и солдаты Вермахта, и бесчисленные мирные жители останутся живы, никто не будет бомбить города и заводы, как прекрасно! Но для вас это означает, что послевоенного раздела Европы больше нет. Раздел подразумевает полный военный разгром Рейха. А если досрочная капитуляция – соглашение о разделе Европы между вами и нами уже не актуально. Никаких «сфер влияния». Восстанавливаются самостоятельные государства. От немецкой оккупации их освободит не Красная армия и не армии союзников, а неожиданно прозревшая и обновленная верхушка Вермахта. Каково? А? Более того, дорогой доктор Меллендорф! Новое руководство новой Германии, даю голову на отсечение – тут же денонсирует пакты сентября тридцать девятого года. Польша будет восстановлена – с немецкой стороны. Увы, Сталину придется сделать то же самое, вывести войска из Восточной Польши и даже, боюсь, из Литвы, Латвии и Эстонии. Иначе ведь просто неприлично!

– Что же делать?

– Спасать фюрера, – просто сказал Сальвини и улыбнулся.

– Как это мило! – улыбнулся в ответ Меллендорф; казалось, что слова Сальвини его не особенно поразили. – Особенно же мило и трогательно, что вы так великодушно заботитесь о европейских интересах Советского Союза. Но сдается мне, дорогой друг, что у вас тут тоже есть свой интерес. Ведь именно сейчас, в Соединенных Штатах, в отеле Маунт-Вашингтон в городке Бреттон-Вудс, тоже происходит нечто весьма замечательное. Буквально через четыре дня должно закончиться совещание по новой мировой валютной системе. Ваш Декстер Уайт – гений, снимаю шляпу. Привезти на конференцию эти эфемерные, бесплотные, никого не представляющие «правительства в изгнании» – гениально! Ну, скажите, Сальвини, какое вообще может быть сейчас правительство в Бельгии? В Голландии? В Польше, Чехословакии, Франции, Дании? И, однако, они через четыре дня проголосуют за золотой доллар как фактически единственную мировую валюту. Вот это и есть ваша победа в войне, Сальвини! Поздравляю. Но если Штауффенберг послезавтра убьет фюрера – гости тут же разъедутся из Бреттон-Вудса. Конференцию по новому финансовому порядку перенесут на годик-другой. В европейских странах пройдут выборы, появятся настоящие правительства, и новые министры финансов будут отстаивать национальные интересы… И ваша победа пойдет прахом.