Индюшка с бриллиантами (Сборник юмористических рассказов) - Христа Пелитев

— В чем нуждаетесь, господа?

— Воды, два бутерброда и лосьон от солнечных ожогов, — ответил дон Родриго.

На корабле все были потрясены. Один из оркестрантов упустил свою трубу в воду.

— А не хотите ли погостить у нас? — спросил, заикаясь, капитан.

— Спасибо, сеньор, — поклонился дон Родриго. — Благодарим за приглашение и желаем вам приятного и плодотворного путешествия и успешного его завершения.

Здесь я потерял сознание и не слышал, чем закончился обмен любезностями. Очнулся я, когда корабль уже был в миле от нас.

— Дон Родриго, — спросил я, — почему?

Старый морской волк не ответил. До нас донеслись знакомые крики, команды, боцманские свистки. А потом — долгое и скучное бульканье.

«Френсис Дрейк» утонул, и на поверхности расползлось большое масляное пятно.

— Всегда так, — сказал задумчиво дон Родриго. — Был корабль, и все у него было, чтобы называться кораблем, и вдруг-ни корабля, ни капитана, ни ведомостей… Только масляное пятно. А иногда и его нет…

— Ну почему, дон Родриго?

— Не знаю, юнга, не знаю. Многое я пережил — десять кораблекрушений, четырнадцать капитанов, пять переучетов, восемь сокращений, но не знаю. Знаю только одно — не садись на обреченный корабль.

— А как распознать, что он обреченный?

— Очень просто, юнга. На нем — все как на «Френсисе Дрейке» — и музыка, и парадные мундиры…

И дон Родриго задымил своей маленькой скандинавской трубкой и уставился на горизонт, откуда непременно должно было показаться судно без парадных мундиров и духового оркестра. Я же стал описывать события на клочке оберточной бумаги, чтобы сберечь о них память, если не дождемся корабля.

Бумага неприятно попахивала занзибарской брынзой, но со временем этот запах улетучится и останется только запись, а она — сущая правда, клянусь св. Терезией де Кордова!

Сергей Трайков. На приеме у врача

Перевод Людмилы Вылчевой

В кабинет постучали — несмело и неуверенно.

— Войдите, — сказал врач, продолжая что-то писать.

Вошел мужчина средних лет, худой, с черной бородкой и смиренным лицом. Он так осторожно прикрыл за собой дверь, будто вернулся домой поздно ночью.

— Добрый день, — тихо сказал он, неловко переступив с ноги на ногу.

— Добрый день, — не поднимая головы и продолжая писать, ответил врач. — На что жалуетесь?

— У меня много жалоб, — со слезами в голосе сказал мужчина, и его смиренное лицо стало грустным.

— Какие жалобы? — наконец-то перестал писать врач и внимательно посмотрел на пациента.

— Кружится голова, высокая температура, тошнит, — мужчина виновато развел руками.

— Хорошо, — сказал врач, — сейчас я вас осмотрю. Ваша фамилия?

Больной мучительно сглотнул и, переминаясь с ноги на ногу, ответил сдавленным голосом:

— Цветанка Иванова Стоядинрва, тридцать четыре го…

— Я спрашиваю, как зовут вас, а не вашу жену.

— Я и отвечаю, — смущенно пожал плечами мужчина. — Цветанка Иванова Стоядинова.

Врач посмотрел на него с удивлением, затем лицо его приняло доброе, отцовское выражение.

— У вас, наверное, действительно высокая температура.

— Наверное, — скорбно опустил глаза мужчина. — Температура у меня высокая.

— Или, может быть, вы женщина, переодетая мужчиной? — предположил врач.

— Нет-нет… — даже не обиделся мужчина. — Зачем мне переодеваться.

— Тогда, если вы не женщина, — с профессиональным терпением сказал врач, — ответьте, как вас зовут.

— Цветанка Иванова Стояди…

— Перестаньте же, наконец, — вскочил врач, и мужчина испуганно попятился назад. — Вы что, издеваетесь надо мной?

— Нет! — простонал мужчина. — Зачем мне издеваться над вами?..

— Так какого же черта вы называете себя женским именем?

Врач вдруг понял, что слишком груб с пациентом, и медленно опустился на стул.

— Но что же делать, если я числюсь под таким именем? — у больного было такое скорбное выражение лица, что врач схватился за голову.

— Где числитесь? — отчаявшись, спросил он. — В сумасшедшем доме?

— Нет, — успокоил его, потупив глаза мужчина, и объяснил: — На заводе.

— На каком заводе?

— На котором я работаю, — начал рассказывать мужчина. — Его недавно открыли. И пока я раздумывал да раскачивался, штат заполнили.

— И что из этого? — Все так же непонимающе смотрел врач на больного.

— Осталось только одно вакантное место, — слегка покраснев, сказал мужчина, — место секретарши.

— Ну и что из того?

Почувствовав сильную боль в голове, врач лихорадочно выдвинул ящик своего стола.

— Директор сказал, что я должен сменить фамилию, так как эта штатная единица предназначена только для женщин, — уточнил мужчина и стыдливо поднял глаза.

Врач встал, чтобы налить из крана воды, но тут же невольно снова опустился на стул.

— И… вы ее сменили? — спросил он, на минуту забыв о головной боли.

— Сменил, — с облегчением сказал больной, словно с плеч его свалился груз истины. — У меня не было другого выхода.

— И сейчас вы работаете секретаршей? — продолжал все так же удивляться врач.

— Да! — видимо, совсем успокоившись, ответил мужчина. Оживившись, он стал объяснять: — Пишу на машинке, варю кофе. Стал такой хорошей секретаршей, что даже жена директора стала ревновать ко мне…

— А когда на завод приезжают ревизоры, они разве не видят, что вы не женщина?

— Не видят, — снова стыдливо опустил глаза мужчина. — Тогда я обычно заболеваю и, пока идет проверка, меня на работе нет.

— Значит, завтра ожидается ревизия? — догадался врач.

— Чего душой кривить, ожидается! — смущенно ответил мужчина.

— А если вашего директора направят на другую работу, что вы будете делать? — полюбопытствовал врач.

— Даже не знаю! — тяжело вздохнул мужчина. — Сейчас он собирается стать главврачом больницы, а там будут места только для медсестер. Как буду целый день ходить в халате, ума не приложу.

— Да-а, нелегко вам… — посочувствовал врач и взялся за авторучку. — На сколько дней вам нужен бюллетень?

— Натри.

Врач пополнил бюллетень. Мужчина радостно поблагодарил его и вышел. Почти сразу же после его ухода в дверь снова постучали.

— Войдите! — сказал врач. Вошла молодая красивая девушка.

— На что жалуетесь?

— Я больна.

— Ваша фамилия?

— Манол Колев Тодоров, — сказала девушка.

Станислав Стратиев. Пейзаж с собакой

Перевод Игоря Крыжановского

Одним прекрасным вечером к нам ввалился наш благодетель Петров, сунул руку во внутренний карман и достал оттуда собачку.

Собачка была величиной с теннисный мячик, такая же белая. Как только Петров поставил ее на стол, она смущенно вперила взгляд в скатерть и больше не поднимала глаз. Словно ее привезли на смотрины.

А Петров сказал:

— Вот она. Чудо, а не собака. Мы уставились на собачку.

— Хорошая собака, — неуверенно сказал я. — А что ты собираешься с ней делать?

— Как что? — удивился Петров. — Это вам. Принес в подарок.

Не помню, чтобы у нас с ним когда-нибудь заходил разговор о собаке. Я вообще ни с кем никогда не говорил о собаках, поскольку вот уже пять или шесть лет беседую со знакомыми только о квартирах, так как жить нам негде. Мы ютимся с женой и тремя детьми в тесной однокомнатной квартирке, однокомнатной в прямом смысле слова — мы располагаем всего одной комнатой и кухней при ней. Кроме того, наше единственное пристанище было обречено на снос — в любой момент дом могли разрушить, чтобы воздвигнуть на его месте почту. Поэтому я смотрел на белый комочек на столе и думал о том, что же с ним делать. Перспектива сосуществования с собакой, пусть и такой портативной, в столь тесной квартире казалась мне не особенно радужной. Правда, собачка производила впечатление застенчивого и воспитанного животного, однако история эволюции, как известно, полна сюрпризов.

— Ну что, — прервал мои размышления Петров.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что собака тебе не нравится?

— У меня жилплощади не хватает, — заявил я ему.

— Сам видишь — одна комната с кухней, трое детей, да к тому же жена… А собачка ничего. Беленькая.

— Не будь ребенком, — ответил Петров. — Ты видел, откуда я ее достал. Она же занимает места не больше, чем авторучка.

— Пока да, — согласился я. — А потом? И вообще — почему собака? Мы же говорили о квартире…

— Ты знаешь, что такое отчуждение? — сказал Петров. — От отчуждения погибло больше людей, чем от инфаркта. Только они погибали постепенно…

— Это так, — согласился я. — Но при такой жилплощади…

— Жилплощадь здесь ни при чем, — стоял на своем Петров. — Я в своих пяти комнатах так страдаю от одиночества, пустота так давит на меня, что впору волком выть. Человеку нужно о ком-то заботиться.