Пеликан - Дриссен Мартин Михаэль

Андрей осторожно поднял камеру. Это был роскошный экземпляр, с шестью круглыми красными пятнами на белых, дрожащих на ветру, распахнутых крыльях.

Достойную календаря фотографию испортит банальный белый пластиковый контейнер, но для верности он все же сделал несколько снимков. Если бабочка взлетит, то уже неизвестно, где приземлится.

Второй шанс действительно не представился. Когда Андрей подошел ближе, бабочка взлетела, даже не попытавшись сесть на фотогеничный цветок, и он быстро потерял ее из виду.

— Жаль, что этот контейнер в кадре, — посетовал Шмитц, когда они вместе рассматривали снимки. — Получилась бы прекрасная открытка.

— Да уж, — согласился Андрей и засунул фотографии обратно в папку. Никаких открыток с белой крышкой и таким броским сроком хранения: «29.03.1988».

— Тебе бы камеру с оптическим объективом, тогда не придется подходить так близко. Потом, если бабочка будет очень резкая, а фон немного размытый… есть тут у меня одна — лейка. Почти как кличка твоей любимой собаки! У нее фокусное расстояние…

Андрей покачал головой:

— Может, позже, папа Шмитц. У меня сейчас с деньгами не очень.

— Готов сделать тебе скидку двадцать процентов. Дорогой мой, я так рад, что ты снова фотографируешь!

— Нет, пока не получится.

— Знаешь что, я сброшу тебе тридцать процентов. — Шмитц положил свою мягкую рябую руку на руку Андрея. — Для меня это как инвестиция. Если сделаешь хорошую серию снимков с этим аполлоном…

Андрея стала понемногу раздражать его навязчивость, и он язвительно сказал:

— Эти открытки будут продаваться разве что у тебя в магазине. Марио не выставит их в «Ависе», предлагать гостинице тоже не станет, а после твоего выступления тогда на террасе и о киоске Тудмана можно забыть.

Старый Шмитц уязвленно на него посмотрел и сел на табурет.

— Да, так и есть, я — изгой в собственном городе. А все почему? Потому что не боюсь говорить правду.

— Ерунда. Эта твоя ненависть к евреям просто из рук вон.

— Ты-то что об этом знаешь? Ты на войне не был. Ты не знаешь, как нас, хорватов, угнетали. И кто же? Евреи, масоны и сербы. А что теперь? Сербы собираются присоединить Косово и Черногорию. История ничему нас не научила, это наша огромная проблема, трагедия нашей родины. Ты появляешься в кафе «Рубин»?

— Иногда.

— И что они обо мне говорят? Что говорит Кневич?

— Ничего. Они больше о тебе не говорят.

Старый Шмитц повесил голову и пробормотал:

— Предан молчанию. Изгнан из-за собственных идеалов.

Андрей похлопал его по плечу:

— Ну же, папа Шмитц, не драматизируй ты так. В городе много бывших охотников за евреями, но никто об этом уже не вспоминает, всех простили. Ты один глуп настолько, что все время лезешь на рожон.

Когда Шмитц поднял голову, в его глазах стояли слезы.

— Ты единственный, кто у меня остался, Андрей. — Он взял платок и высморкался. — Я часто думал: вот был бы ты тогда с нами. В усташах. В нашем собственном Независимом государстве Хорватия. Там твое место.

— Мое место? Это еще почему? — С Андреем не часто случалось, чтобы разговор заходил о нем лично.

— Мой милый мальчик… Ты пример образцового хорвата. Когда я представляю тебя в этой форме, с портупеей и в сапогах… с твоим-то ростом. Таких мужчин даже в СС не было. Клянусь, ты сделал бы серьезную карьеру.

— Карьеру?

— Обязательно. Ты пример чистой динарской расы. Сербы относятся к славянской расе, а мы — арийцы, так же как немцы.

— А сам ты что? — спросил Андрей немного злобно.

— Знаю, в отличие от тебя, я отношусь к другому типу, — ответил Шмитц снисходительно, будто был готов идти на уступки, лишь бы молодой друг слушал его хотя бы немного. — Я отношусь к средиземноморско-альпийской расе. У меня не зря немецкая фамилия. Мои родные родом из Граца.

— То есть ты думаешь, я бы сделал военную карьеру?

— Несомненно, — кивнул Шмитц. — Твое время еще придет. Попомни мои слова, ждать осталось уже недолго.

— За дом — грудью встанем! — пошутил Андрей и встал по стойке смирно.

— За родину — грудью встанем! — повторил Шмитц и вскинул правую руку.

— Пора мне домой, папа Шмитц, — засобирался Андрей, положив папку с некачественными фотографиями бабочек во внутренний карман. — Насчет лейки я еще подумаю.

Последняя поездка в Загреб прошла не так, как Йосип рассчитывал. Яна встретила его без настроения; вопреки обыкновению, кровать не была застелена красным сатиновым бельем, казалось даже, что ее несколько недель вообще не убирали. Себя Яна тоже не привела в порядок — на ее тусклом лице Йосип заметил отеки. Рядом с ним на диване сидела престарелая женщина, по крайней мере женщина, уже не казавшаяся на двадцать лет моложе его. Но Йосип мужчина приличный, он не хотел произвести впечатление, будто приезжает только ради секса. В конце концов, их связывает душевное родство, и все же мужчина не особо мечтает проехать двести километров на автобусе, чтобы встретить нечто похожее на то, что есть у него дома.

— Прости меня, Йосип, я сегодня не в форме, — призналась она.

Йосип ее, разумеется, простил и даже сам встал, чтобы налить им выпить. Уже скоро выяснилось, что у нее проблемы с деньгами. Яна рассказала, что ее грозятся выставить из дома, потому что она больше не может платить за аренду. А отучилось так, потому что лучшая подруга Елена заняла у нее денег и сбежала с каким-то очень подозрительным боснийцем; этого следовало ожидать, потому что Елена — Козероге крайне дисгармоничным Юпитером, но теперь уже слишком поздно. Кроме того, ее уволили из маникюрного салона. Все сводилось к тому, что ей конец. Йосип проявлял участие и успокаивал ее. В постели она сделала неуверенную попытку удовлетворить его, но мысли Йосипа были в другом месте — он уже думал, как ей помочь.

Порой мужчине нужно побыть наедине с собой, чтобы разложить все по полочкам. Такая возможность представилась, когда автобус застрял на полпути под навесом заправочной станции. Задержка продлилась больше часа, и у Йосипа было полно времени, чтобы подумать.

Для начала — временно склонить Андрея к большей сумме. Раз его взяли на постоянную службу, он может себе это позволить и потеряет больше, если его тайна откроется. Зато получится помочь Яне.

Чтобы автобус сел, пришлось спускать колеса, а когда он высвободился и продолжил путь к побережью, Йосипа внезапно осенила мысль.

Это же Шмитц.

Только Шмитц достаточно сообразителен и хитер, чтобы придумать такую схему, к тому же он фотограф. Чего только стоит подлая уловка, когда он провоцировал его тем рассказом о еврейском фуникулере! Все указывает на то, что старик чувствует над ним власть и получает от этого удовольствие. Этот человек расист, он насквозь прогнил. Всем известно, что фотоателье дохода почти не приносит и что пенсия у него скудная. Да, ходит он плохо, но это не снимает подозрения: у него маленькая машина, на которой он очень даже мог кататься на Миклоша Зриньи и в Риеку.

Это все Шмитц, теперь Йосип уверен.

Как вывести его на чистую воду? Йосип не мог похвастаться сообразительностью, поэтому на поиск решения ушло несколько недель.

Политическая ситуация усложнилась настолько, что теперь по субботам Кневич намного дольше растолковывал остальным события недели. Председателем президиума, а значит, и главой государства стал босниец. Должность раз в год по очереди переходила к представителям Словении, Македонии, Хорватии, Сербии, Боснии и Герцеговины, Черногории, Косово и Воеводины. Последним из хорватов был Мика Шпиляк. Но он уверял, что парламент все равно номинальный. Республика, которую так долго держал в железном кулаке Тито, в один прекрасный день распадется, и это неизбежно. Сербы утверждали, что их меньшинства в Косово и даже здесь, в Хорватии, угнетают, и требовали пересмотра границ, что, по мнению Кневича, предвещало большую сербскую экспансию.

— А что сделал Шпиляк для нашей страны? Он был бессилен, — заключил аптекарь. Где с его попустительства провели зимние Олимпийские игры? В Сараево!