Совпалыч - Виктор Солодчук

— Это как — на брудершафт, что ли помолимся? Так, а дальше что было?

— Дальше мы договорились, что сейчас повесим трубки, прочтем молитву и получится, что мы сделали это синхронно. Я кладу трубку, и телефон звонит еще раз. Угадай кто?

— Эта…? — догадался Клейн.

— Точно. Такое совпадение. Короче, звонит она из какого-то клуба. Пьяная слегка, и подозрительно бодрая. Типа, хочу тебя здесь и сейчас. А мне утром на работу. А она и предлагает: «Я сейчас себя поласкаю, и ты синхронно сделай то же самое, — говорит, — будем в этот момент друг друга представлять и получится, что мы вместе».

— Смотри-ка, находчивая какая принцесса, — восхитился Клейн, внимательно исследуя пространство внутри раненного дымохода. — И что?

— Сначала мне смешно было, — признался Алимов, — одновременно две просьбы выполнять. И потом такое чувство накатило — не передать. Понял я тогда, что всю жизнь половое влечение за любовь принимал. И не только я. Короче, пойдем дальше.

— Подожди. Здесь что-то есть, — сказал Клейн, начиная расшатывать кирпичи и по одному вынимать их из кладки. Тяжелый осколок полетел в трубу, прогрохотал по стенкам и с глухим стуком упокоился на дне.

— Все, уходим, — он вытянул из дымохода пыльный кожаный футляр. — Что-то не очень тяжелое. Пойдем на свет, поглядим.

На выходе из чердака коллег ожидал неприятный сюрприз: сводчатая дверь оказалась закрытой.

— Я же говорил — нам очень повезло, что дверь была не на замке, — возбужденный Клейн стряхивал с находки ржавую пыль. — Пойдем на крышу, а там по верху переберемся куда-нибудь.

Крыши домов вздымались и скатывались зелеными и голубыми холмами. Все это было похоже на море, особенно если прищурить глаза. Алимов так и сделал.

— Эх, красота! — Клейн стоял на краю и смотрел в небо. — Знаешь, как йоги солнечный свет едят? На рассвете надо дождаться первого луча и попытаться этот свет проглотить. Ну что, посмотрим находку?

Проклепанный медяшками чехол из грубой кожи представлял собой правильный цилиндр — наподобие тех, в которых носят чертежи, только больше в диаметре и в три раза короче. Цилиндр был плотно закрыт на замок, о чем свидетельствовала микроскопическая медная скважинка.

— Нужен ключ, — сказал Алимов.

— Может, тебе еще и дверной звонок? — ковыряясь скрепкой в замке, спросил Клейн. — Надо его разрезать чем-то, но нечем, — Клейн громко произнес сложноподчиненную фразу из нецензурных прилагательных, на этот раз оттенив общий словесный поток эффектной серией существительных. Алимов сжался в ожидании неприятностей.

— Слышишь, дядя, дай мобилу позвонить, — оглянувшись, коллеги обнаружили себя в сходящемся полукольце из десятка подростков.

— Хочу маме сказать, что со мной все в порядке, — смуглый пацан в майке с изображением Карлсона протянул руку за телефоном. — Не жадничай.

Получив телефон, подросток не стал никуда звонить, а передал трубку куда-то назад и подойдя почти вплотную, задал вопрос:

— Меня Равиль зовут. А тебя?

— Ты кто? — раздраженно спросил Клейн.

— С какой целью интересуешься? — вопросом на вопрос ответил смуглый. — Хочешь побазарить?

— Не хотим мы с вами базарить, — ситуация расстраивала Алимова все больше. — Мы вас не звали сюда.

— Вам, значит, западло с нами побазарить? — оскорбленным тоном взвился Равиль. — Не уважаете нас, выходит?

— Да нет, — растерялся Алимов. — Мы просто не ждали…

— Чего вы не ждали?

— Ничего не ждали.

— То есть вы не рады нас видеть?

— Да не в этом дело, — запутался Клейн.

— Что это ты оправдываешься? — поинтересовался тот, кто стоял рядом с Равилем.

— Я не оправдываюсь.

— Да? А что ты сейчас делаешь? Что ты только что сказал? — голос стал однозначно угрожающим.

Через полчаса коллеги вышли из подъезда соседнего дома, без портфеля, телефонов и денег.

— Самое обидное — так и не узнали, что в футляре, — Клейн обреченно шагал по Кузнецкому мосту. — Зря ты оправдываться начал.

— Это ты орать зря начал, — Алимов остановился. — Все, я ловлю тачку и еду домой.

— Слышал, что этот Равиль нам втирал? Какой-то неприкосновенный запас. Ты понял?

— Он сказал, что те слова, которые ты громко произнес, составляют общий неприкосновенный словарный запас. И ты его единолично расходуешь. А значит, ты должен. И ты согласился.

— Не согласился бы — хуже было бы. Смотри, у меня в заднем кармане сто рублей осталось. Давай по пивку, дома-то что делать?

В тот момент, когда Клейн и Алимов пошли пить пиво к метро «Кузнецкий мост», в дверь доцента Краснова позвонили.

— Уголовный розыск, немедленно откройте! — представившийся таким внушительным образом и сопроводивший свои слова новыми нажатиями на кость звонка неизвестный (или неизвестные), тем не менее, таковыми для Милы Макаровой и остались, оттого что была она дамой здравомыслящей, рассудительной, неглупой и уж, по крайней мере, относительно ранних визитеров способной предположить любое.

— В двери нет глазка, — громко сказала она в замочную скважину, — не могли бы вы опустить ваше удостоверение в щель под надписью «Для писем и газет»?

За дверью стало так тихо, как будто это навсегда. Обеспокоенная Мила вернулась в столовую, где кладоискатели пили коньяк после безрезультатного «дебюта каминных труб», как назвал предложенную доцентом систему поиска клада писатель Журавлев.

— Началось, — грустно сообщила Мила. — Если уже уголовкой пугают, скоро придут выселять силой. Надо собирать вещи.

— Погоди, — сказал доцент. — Как же миттельшпиль? Дедушкин клад?

— Не до твоих забав сейчас, — Мила говорила с Красновым как с маленьким ребенком. — Я теперь даже на площадку боюсь выйти. Все, игра окончена. Цейтнот.

— Пойду Арсения предупрежу, — сказал Журавлев. — Потом посплю до вечера, а то после спиритического сеанса я уже сам как дух. Давайте только коньяк допьем, раз уж всех расселяют.

Спустившись на третий этаж, Журавлев дважды нажал на кнопку звонка, и сделал шаг назад, когда из-за двери выглянула всклокоченная голова Романова. Пройдя в столовую, детский писатель уселся в продавленное кресло.

— Как ваши дела, Арсений? Пишете?

— Почти дописал, — ответил Романов. — Редактирую. Скоро дам почитать.

— Я современников не читаю, — отмахнулся Журавлев. — Сам современник. Вообще-то, не стоило начинать с крупной формы, увязнете.

Он окончил Литературный институт и был единственным из всех знакомых Арсения настоящим писателем с дипломом.

— Рассказы надо писать, миниатюры. Вот я — сказки пишу.

— Для детей? — зачем-то спросил Арсений.

— Вот и не угадали. Для зверей. Сборник так и будет называться. Давайте я прочту одну, она короткая.

Откашлявшись, Журавлев достал мятую тетрадь и прочитал название:

— «Сергей Журавлев. Сказки для маленьких зверей». Простите, Арсений, а у вас пива нет?

— Нет, к сожалению.

— Ну и ладно. Сказка называется «Последняя клетка».

— Не понимаю, — сказал Мишка. — Вроде бы из одной клетки вышел, а в другой все равно остался

В одном маленьком городе, жила-была Баба-Яга, и звали ее Анастасия Гедеоновна. Была она еще молодой: прошлым летом ей исполнилось всего лишь двести двадцать три года. Приехала Баба в город лет пять назад и сразу же стала учиться и работать. Училась Анастасия Гедеоновна неизвестно где, а работала — в зоопарке, кормилицей. То есть, официально работа называлась как-то иначе, но сама себя она величала именно так.

Каждый Божий день, утром днем и вечером она проезжала на маленьком электромобиле мимо клеток и развозила животным угощения: слону — яблоки и морковку, павианам — хлеб и сыр, жирафу — соленые фисташки, тиграм — колбасу.

Все очень любили Бабу-Ягу, и не только за гостинцы — ведь была она бабой доброжелательной, красивой и неглупой, способной с каждым поддержать разговор на интересующую тему. Тапира, к примеру, интересовала политическая экономия, и Анастасия Гедеоновна не только приносила ему свежие газеты, но и обсуждала потом перспективы глобализации, терроризма и petroleum bubble. С макаками Баба говорила о йоге, вегетарианстве и духовной эволюции, с бегемотом — о кулинарии, со свиньями — о современном искусстве.

Лучшим собеседником и самым близким ее товарищем был белый медведь. Он только недавно устроился работать в зоопарк и еще не мог привыкнуть сидеть в клетке на виду у посетителей. Баба, как и Мишка, была родом с Крайнего Севера, и это их еще сильнее сблизило. Интересовался Мишка ничем. То есть, не то чтобы он ничем не интересовался, но разговаривать любил на отвлеченные темы. Так, ни о чем.

Однажды поздним вечером, когда все животные уже укладывались спать, Анастасия Гедеоновна принесла медведю его любимое лакомство — шоколадные конфеты «Мишка на Севере» и присела у клетки. Они до рассвета проговорили о созвездиях и облаках, о чистом северном ветре и бескрайних снежных пространствах, о временах года и много еще о чем. Когда кромка неба чуть пожелтела, Мишка сказал: