Страна клыков и когтей - Джон Маркс

— Они родом из степи. Таких, как мой отец, впоследствии стали называть кулаками. Это был зажиточный крестьянин, которому, невзирая на все его богатство, устроили позорные похороны.

— Вы не против, если я буду делать заметки?

В его взгляде впервые сверкнула враждебность.

— О моих родителях? Я полагал, наше интервью будет интереснее, чем вам в настоящее время кажется.

Я отложила блокнот и принялась за курицу.

— И все же можете объяснить, что вы имели в виду, сказав, что вашему отцу устроили позорные похороны?

Кончиком ножа он указал на изгиб куриной грудки.

— На мой вкус, это самая лакомая часть. — Он отрезал немного от собственного куска. — Денег не было. И как многие в наших краях, мой отец был опозорен, а затем отомстил. По сути, до сих пор мстит.

В точности, как я умею задавать вопрос без слов — выразительным взглядом, движением бровей или едва слышным вздохом, прочие эмоции — пораженность, удивление или недоверие — я красноречивее выказываю молчанием. «Прикончи мима», — говорит обычно Роберт, когда я строго на него смотрю. Это одна из его любимых шуточек. Я не хотела насмехаться, но Торгу обиделся. Я не успела вовремя «прикончить мима».

— Весьма бестактно с вашей стороны, мисс Харкер, презирать чужие верования.

— Но… я не…

— Не говоря уже о том, что это опасно.

Он допил вино, отрезал еще кусок грудки, и темные зубы вонзились в мясо.

— Я лично занимался приготовлениями к похоронам — учитывая долги, которые мы не предусмотрели. Понимаете, мать истратила все. Поэтому отца я похоронил без надлежащих почестей. Его больше нет, утверждала мать, а для наследников он хотел бы лучшего. Его похоронили без коня. Она даже этого мне не позволила.

Похоже, его мама была здравомыслящей женщиной. Я-то думала, что коней вот уже тысячу лет ни с кем не хоронят.

— Но мне все-таки хотелось бы понять. Вы сказали, что он отомстил? После смерти?

Вино потекло у него по подбородку. Он дрожал.

— Без тени сомнения.

Мне вспомнилась Клемми Спенс. Вот уж кто был бы тут в своей стихии.

— Как вы узнали, что ваш отец желает мести? Он же был мертв?

Торгу положил приборы на стол, вытер старые руки салфеткой.

— От себя самого, дорогая.

— То есть?

Он положил салфетку.

— Посмотрите на меня. Приглядитесь. Я — свидетельство его бесконечной ярости.

Его горе ударило меня, как волна, было ощутимым, как жар. Скорее всего — даже нет, определенно, — ничего этого он в микрофон не повторит. Но что, если… И что нам делать тогда? Разве не придется показать это зрителям? Теоретически рассказ о несоблюденном ритуале при похоронах отца превратит историю о главаре преступного мира в нечто более таинственное. Но на практике, если все-таки делать репортаж об организованной преступности, подобные жуткие байки лишь собьют зрителей с толку. Аудитория растерянно отшатнется. Нехорошо, когда на экране слишком многое происходит разом. Но, возможно, Торгу рассказал мне это по личным соображениям.

— Но разве вина была не вашей матери?

— Совершенно верно. В ней источник всех несчастий.

И не успела я задать следующий вопрос, узнать что-то еще об этой женщине, как он сменил тему:

— Когда ваша свадьба?

Я приосанилась, показывая кольцо:

— Будущим летом.

— Мои поздравления. Жених ваших лет?

— Чуть старше.

— Он полон жизни?

Я не сдержала смеха.

— Можно сказать и так.

Он впервые улыбнулся поистине доброй улыбкой.

— Богат?

— Получит приличное наследство.

Торгу одобрительно кивнул.

— Тогда вы победили первого дракона в своей жизни.

Интересно, какими будут в его понимании второй и третий?

— Вы женаты, мистер Торгу?

Он покачал головой.

— И никогда не были?

Он снова принялся за еду, некоторое время жевал молча, выпил еще вина. Мой вопрос вызвал странную неловкость, как и вопрос о семье. На сей раз было даже хуже. Время шло, бежали секунды, и он словно испытывал панический стыд. Лишь так можно было назвать эту реакцию. Когда он наконец поднял на меня глаза, на его блеклых щеках заиграл слабый румянец. Прислуги в отеле не было. Мы сидели одни в ресторане, окна которого выходили на залитые фонарем деревья, подступившие к самой веранде. Неподвижной громадиной темнел лес.

— Когда-то мне сказали, что некоторые состояния пагубно скажутся на моем здоровье.

Эту фразу он произнес с мукой, будто боролся с желанием солгать. Выговоренная, она повисла в воздухе, и он словно бы о ней пожалел, всматриваясь в меня в обиженном молчании. Я не поняла, что он имел в виду, но его обида и стыд как будто усилились. Слова извинения готовы были сорваться у меня с языка, но казались ужасно неуместными. Любая женщина меня поймет, если когда-нибудь оказывалась в постели с мужчиной, который вдруг внезапно обнаружил, что ни на что не способен. Я не могла отвести от него взгляд, а он от меня, и если быть честной, в той жутковатой тишине между нами проскочил какой-то эротический разряд. Он хотел поведать большую тайну, и она меня ужаснула.

Наконец, запинаясь, я выдавила:

— Болезнь…

Выпив еще вина, он прокашлялся, тряхнул головой и уставился в пустоту у меня за плечом.

— Не более чем сама жизнь.

В его ответе прозвучала окончательность. Он не станет больше об этом распространяться. Тут бы мне забеспокоиться, и действительно звоночек-другой зазвонили, но не те. Ничего подобного включать в интервью нельзя, думала я. Если Торгу упомянет про свой недуг, то что бы он потом ни говорил, все прозвучит смешно, а если он покажется нелепым, никто ему не поверит. Не будет правдоподобия ни в заявлениях, дескать, он глава организованной преступности в Восточной Европе, ни в рассказах о пережитом в концлагере. И почему-то мне показалась невыносимой сама мысль о том, что решение, которое неминуемо примет Остин, очевидно уже сейчас: с интервью покончено, а ведь еще даже не включилась первая камера. Моих боссов ожидает серьезное разочарование. Я попыталась найти разумное оправдание Торгу. Скорее всего у него какое-то будничное сексуальное расстройство, например импотенция, вследствие гордости и одиночества развившаяся до серьезного заболевания. И тем не менее он в нем сознался, а ведь эта малость без необходимости открывает так многое, так обнажает душу. Я не могла усомниться в искренности Торгу, и все же мне требовалось проверить мою догадку.

— Какая жалость, — наконец произнесла я. — Под некоторыми состояниями вы подразумеваете…

Он уставился на меня с вызовом, но еще и искоркой чего-то другого — муки, наверное.