Молотов. Тень вождя - Б. Соколов

По сравнению напечатанным литературным вариантом постановочный сценарий еще больше заостряется нами по линии антифашистской, антигерманской темы, по линии мобилизационной.

Однако Нго апреля с. г., в самый разгар работы, Председатель Комитета по делам Кино тов. С. Дукельский известил нас, что эта постановка прекращается, по причине ее тематической неактуальности.

Мы глубочайше уверены, что так же, как и в “Мы из Кронштадта ”, мы сумеем на материале прошлой борьбы с немцами создать живое, красочное, широкое народное произведение,

полное юмора и драматизма. Это произведение именно в плане задач сегодняшнего дня и общего международного политического положения. Оно прозвучит особенно остро, особенно злободневно.

В этой уверенности нас укрепляет прежний опыт нашей работы, весь наш предыдущий творческий путь и ясное представление о том, какой получится фильм.

Обращаясь за помощью к Вам и к Иосифу Виссарионовичу (очевидно, такое же письмо одновременно было направлено Вишневским и Дзиганом Сталину. — Б. С.), мы просим разрешить нам сделать эту вещь, которой мы отдали уже 2 года (слова «мы отдали уже два года» авторы письма подчеркнули фиолетовыми чернилами. — Б. С.), которой так горим и в которую глубоко верим, как в нужную и полезную для нашей родины работу».

Письмо осталось без ответа, поскольку перемена внешнеполитического курса была уже предрешена. Фильм «Мы, русский народ» был поставлен только в 1958 году, уже после смерти Вишневского. Показательно, что вместо «Русского народа» Дзиган снял фильм «Если завтра война», в марте 1941 года удостоенный Сталинской премии, а после 22 июня стыдливо убранный из публиковавшихся списков лауреатов, поскольку настоящая война оказалась совсем не такой, какой виделась в кино.

Но главное в этом письме — дата, когда был закрыт фильм «Мы, русский народ», имевший ярко выраженную антигерманскую направленность. Только что, в марте 1938 года, Гитлер осуществил аншлюс Австрии, что еще раз подтвердило агрессивность германской политики. Однако Сталин (вопрос с «Русским народом», конечно, решал он, а не Дукельский) уже тогда, задолго до Мюнхенского соглашения и краха англо-французской политики «умиротворения», считал антигерманскую тему «неактуальной». Вероятно, захват Австрии убедил его в том, что Гитлер неуклонно движется к новой мировой войне. Иосиф Виссарионович уже начал готовиться к тому договору, который Молотов и Риббентроп подписали 23 августа 1939 года и который гарантировал столкновение Германии с Англией и Францией. Перед этим Литвинов должен был быть заменен Молотовым на посту главы внешнеполитического ведомства.

В дипломатическом плане поворот в советской внешней политике Сталин стал готовить загодя. 10 марта 1939 года, выступая с отчетным докладом на XVIII съезде партии, он, в частности, заявил:

«Первая мировая война дала победу революции в одной из самых больших стран мира. Они (империалисты. — Б. С.) боятся, что вторая мировая война может также повести к победе революции в одной или нескольких странах... Политика невмешательства означает попустительство агрессии, развязывание войны — следовательно, превращение ее в мировую войну. В политике невмешательства сквозит стремление, желание — не мешать агрессорам творить свое черное дело, не мешать, скажем, Японии впутываться в войну с Китаем, а еще лучше с Советским Союзом, дать всем участникам войны увязнуть глубоко в тину войны, поощрять их в этом втихомолку, дать им ослабить и истощить друг друга, а потом, когда они достаточно ослабнут, — выступить на сцену со свежими силами, выступить, конечно, “в интересах мира”, и продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия. И дешево, и мило».

А вскоре, в конце апреля 1939 года, Литвинова вызвали к Сталину. Колоритную зарисовку этой беседы оставил советский посол в Англии Иван Михайлович Майский:

«Впервые я увидел, как сложились отношения между Литвиновым, Сталиным и Молотовым. Обстановка на заседании была накалена до предела. Хотя Сталин выглядел внешне спокойным, попыхивал трубкой, чувствовалось, что он настроен к Литвинову чрезвычайно недружелюбно. А Молотов буйствовал, непрерывно наскакивал на Литвинова, обвиняя его во всех смертных грехах».

Молотов толком не знал ни одного иностранного языка, потому что, в отличие от многих других старых большевиков, никогда не был в эмиграции. Но это обстоятельство нисколько не помешало его назначению в НКИД. Своему старому другу, писателю Сергею Малашкину (они дружили с 1919 года), Молотов признавался, уже будучи в отставке:

— Какой я дипломат? Я не владею ни одним языком иностранным.

— Но ты же языки знаешь, по-французски свободно читаешь, я видел, да и по-английски, по-немецки.

— Немного я могу на основных языках, — согласился Молотов, — но не по-настоящему. В ООН всегда с переводчиком. Ни один язык я не довел до конца. Поэтому и дипломат я не настоящий... Я вот был министром — ведь не владел иностранными языками. Прочитать по-немецки, по-французски и кое-что понять в разговоре я мог, но самому отвечать уже трудно. А английский только в последние десятилетия стали пускать в ход. Это был мой главный недостаток для дипломатии... Я считаю себя политиком, а не дипломатом, прежде всего.

В другой раз Молотов рассказывал Чуеву, что не понимал Риббентропа, когда тот говорил по-немецки. И признавался: «Подходят ко мне и говорят: “На скольких языках вы говорите?” Я всем отвечаю: “На русском”. Немного знаю французский, еще меньше — немецкий и совсем плохо — английский».

Но в сталинском Политбюро никто, включая самого Иосифа Виссарионовича, вообще не владел иностранными языками. Так что выбирать не приходилось...

Уинстон Черчилль так охарактеризовал назначение Молотова в своих мемуарах:

«3 мая в официальном коммюнике из Москвы сообщалось, что “Литвинов освобожден от обязанностей народного комиссара по иностранным делам по его собственной просьбе и что его обязанности будет выполнять премьер Молотов”. Германский поверенный в делах в Москве сообщил 4 мая следующее: “Поскольку Литвинов еще 2 мая принял английского посла и поскольку его фамилия была упомянута вчера в печати в числе почетных гостей на параде, его смещение, по-видимому, результат непосредственного решения Сталина... На последнем съезде партии Сталин призывал проявлять осторожность, чтобы не допустить вовлечения Советского Союза в конфликт. Считают, что Молотов (не еврей) “самый близкий друг и соратник Сталина”. Его назначение, видимо, гарантирует, что внешняя политика будет дальше проводиться в строгом соответствии с идеями Сталина”. Советские дипломатические представители за границей получили указания уведомить правительства, при которых они были аккредитованы, что эта перемена не означает

изменения во внешней политике России. Московское радио объявило 4 мая, что Молотов будет продолжать политику обеспечения безопасности на Западе, которая в течение многих лет была целью Литвинова. Малоизвестный за пределами России, Молотов стал комиссаром по иностранным делам и действовал в самом тесном согласии со Сталиным. Он был свободен от всяких помех в виде прежних заявлений, свободен от атмосферы Лиги Наций, способен двигаться в любом направлении, которого, как могло казаться, требовало само сохранение России. Был, собственно говоря, только один путь, по которому он мог, вероятно, пойти теперь. Он всегда благосклонно относился к достижению договоренности с Гитлером. Мюнхен и многое другое убедили советское правительство, что ни Англия, ни Франция не станут сражаться, пока на них не нападут, и что даже в таком случае от них будет мало проку. Надвигавшаяся буря была готова вот-вот разразиться. Россия должна была позаботиться о себе. Смещение Литвинова ознаменовало конец целой эпохи. Оно означало отказ Кремля от всякой веры в пакт безопасности с западными державами и возможность создания Восточного фронта против Германии.

Еврей Литвинов ушел, и было устранено главное предубеждение Гитлера. С этого момента германское правительство перестало называть свою политику антибольшевистской и обратило всю свою брань в адрес “плутодемократий”. Статьи в газетах заверяли Советы, что германское “жизненное пространство” не распространяется на русскую территорию, что оно фактически оканчивается повсюду на русской границе. Следовательно, не могло быть причин для конфликта между Россией и Германией, если Советы не вступят с Англией и Францией в соглашения об “окружении”. Германский посол граф Шуленбург, который был вызван в Берлйн для длительных консультаций, вернулся в Москву с предложением о выгодных товарных кредитах на долгосрочной основе. Обе стороны двигались по направлению к заключению договора».