Детдом для престарелых убийц - Владимир Токмаков

– Литература не богадельня и не дом престарелых. В литературе часто и умирают, и без ножа режут.

– Ну-ну, ты еще про Гомера с Шекспиром вспомни… Когда идешь непроторенной дорогой, по крайней мере нет опасности, что угодишь ногой в дерьмо первопроходцев.

Строчковский принес уже неизвестно какую по счету порцию горючего. Но на этот раз он не стал размениваться на граммы, а неожиданно для всех взял сразу пол-литра. И три источника нашей застольной беседы плавно слились в один неразделимый поток сознания. (Точнее сказать – поток бессознания.)

– Водка с пельменями в России имеет большую силу, чем литература или даже церковь. – Мотя булькает поллитрой по стаканам.

– Нужен ли я этому миру? – теперь уже навзрыд вопрошал, обнимая Строчковского за плечи, писатель-соцреалист М. М. Зыков.

– Честно? – искренне переспрашивал его Мотя.

– Только честно.

– Нет.

– Нужен ли мне этот мир?

– Честно?

– Честно.

– Нет.

– Эх, на том и порешим! – бьет кулаком по столу запьяневший М. М.

Дальнейший разговор запомнился мне какими-то обрывками.

– Злые языки после смерти Окуджавы в Париже говорили, что он поехал во Францию развеяться, а вышло – развеять свой прах. Такой большой человек – и такая маленькая смерть.

– …Солженицын шагнул из-за океана в Россию, да оступился и попал ногой прямо в дерьмо. С тех пор и ходит в кирзовых сапогах…

– Набоков как писатель никогда не существовал. Он – ловкая мистификация русских эмигрантов и французских масонов. Перечитайте его книги – это творчество человека, которого на самом деле никогда не было.

– Бродский искусно препарировал русскую поэзию. Он умертвил ее, затем расчленил, потом вновь сшил разъятые части. Она осталась прежней, но стала мертвой. Бродский – поэт-вурдалак, некрофил, «нежить». О мертвых – либо ничего, либо… очень ничего!

– Иван Барков – это скандал длиной в 250 лет. Он лишил русскую поэзию девственности…

И т. д., и т. п., и пр., и пр., и пр.

Потом пошли фирменные коктейли. Каждый старался удивить остальных участников застолья умением делать что-либо необыкновенное. От банальной «Отвертки» и «Кровавой Мери» перешли к «Северному сиянию» с «Белыми медведями». А закончили все-таки классическим коктейлем российской театральной богемы. Если вы о нем не слыхали – сейчас я расскажу рецепт. Называется он «СС-150» («СС» – инициалы знаменитого конферансье Смирнова-Сокольского, которому молва приписывает изобретение этого коктейля). «Налейте, пожалуйста, 25 граммов водки в чистый фужер… Спасибо. Теперь туда же еще 50 граммов водки… Спасибо. А теперь туда же еще 75 граммов водки… Спасибо… И упаси вас Бог что-либо туда добавить!»

Короче, мы нарезались в «Тяжелой Лире» так, что, когда водка уже не лезла через горло, стали закапывать ее пипетками друг другу в глаза. Так и просидели с пипетками наперевес до самого закрытия. В начале третьего ночи в кафушке притушили свет, ненавязчиво намекая нам, что уже и завсегдатаям пора выметаться вон.

– Да, блядь, – с искренней грустью констатировал, споткнувшись на выходе из кафе-бара, классик соцреализма М. М. Зыков.

– Широка русская душа, а отступать в ней некуда.

– Широка душа в потемках, но и опасна в узких местах! – а это, похоже, уже запредельным голосом, из прекрасного далека промычал Строчковский.

После мы с М. М. Зыковым сидели молча в пойманной Строчковский же тачке, а он продолжал свой бесконечный монолог:

– С похмелья я всегда туго соображаю. А уж работаю – извините, радуйтесь, что хоть так. А ведь никто, Глеб, не радуется. Наоборот, говорят, что еще один такой «праздник жизни» – и они меня опять уволят. Опять, ха! Я думаю, все это от того, что у них нет чувства юмора. Пральна я грю, Михал Михалыч? Тогда б все эти суки были бы добрее. Ты же знашь, Хглеб, ваще-та я пью мало. Редко…

– …но метко, – вставляю я и удивляюсь, что еще что-то могу сообразить. – Двумя пол-литрами в одну глотку попасть можешь.

– Не в этом дело-о-о, – продолжает Мотя. – У нас ведь такая работа. Без выпивки – никак. Так сказать, естественная смазка для мозгов. Чтоб не скрипели и не тормозили.

– Мы же с тобой газетчики, разгребатели грязи, – пьяно поддакиваю я Моте.

– Я бы сказал даже – собиратели… – оказывается, М. М. тоже еще не окончательно ушел в точку.

– Все это полное дерьмо, – минут через десять общего молчания о чем-то вспоминаю я. – И знаешь, я все-таки лелею свою заветную мечту, что когда-нибудь уйду из газеты и стану профес-си… ональным литератором.

– Каким, каким? – видимо, задетый за живое, встрепенулся Михалыч. – «Анальным» писателем? Хочешь пойти по моим стопам?

– Кому ты, бля, нужен? – окончательно проснулся М. М. Зыков и уже активно брызгал слюной через железные вставные зубы. – Ну, допустим, талант у тебя, может быть, и есть. Но сегодня, чтобы издаваться, нужен не большой талант, а большие деньги. «Нас порождает Дух, но жизнь дает нам буква…» Буква «хуй», например…

– Какой сегодня длинный день, – устало сказал Строчковский, когда мы, выгрузив у подъезда девятиэтажного дома «макет классика соцреализма М. М. Зыкова», поехали дальше.

– Это не день длинный, Мотя, это мы стали короткие, – также устало возразил я ему и уронил голову себе под ноги.

А ночью мне снились горные козлы. Только они были очень маленькие. Они сидели на высоких деревьях и свистели, как птицы.

СДЕЛАЙ ВСТАВКУ! (Ред.)

ВНИМАНИЕ, ВСТАВЛЯЮ!

– Как поживают твои кошмары? Все так же спят с тобой вместе? – ковыряет меня своими глазами Семен.

– Сплю один я, а они как раз бодрствуют, – отзываюсь я мрачно и зеваю. Мы сидим в маленьком артистическом баре при местном театре оперетты. Кофе здесь, как ни странно, варят отличный. А вот Сэм говорит, что лучший кофе – это портер, а лучший портер – это водка.

– Дак, может быть, все дело в том, что ты спишь один? – продолжает как бы иронизировать Семен, выуживая ненадолго из пивной кружки поплавки своих глаз. Вот пьянь пучеглазая!

– Ладно, не дуйся. Я просто кое-что разузнал о твоем кошмаре. Дело в том, что… Ты не поверишь, но Одноногий Монах действительно существовал. Это реальное историческое лицо. Другое дело, как он пришел в твои сны, если ты уверяешь, что раньше никогда о нем ничего не слышал? Я почти уверен, что где-то в далеком детстве твои родители, бабушка там или тетя рассказали эту легенду, а ты ее потом забыл. Вот и все. А теперь этот Одноногий тебе снится. Ну, как там у Фрейда? Детские страхи, неврозы, прапамять, архетипы, черт их дери?

Я отпил из чашки остывший кофе и, волнуясь, смахнул в нее пепел сигареты.

– Вот дьявол! – неожиданно меня охватило раздражение. – Кофе испортил.

– Ну так пойди и купи себе еще…

– Да я не об этом! Какое детство, какая чертова бабушка! Хорошо, что ты не знаешь моих родителей! В детстве я засыпал под михалковского Дядю Степу-великана и просыпался под михалковский же гимн Советского Союза! Я ненавидел поэзию до десятого класса, пока не стал читать самиздат! Нет, детская версия исключена…

– Как ты считаешь, Сэм, безумие заразно? – спросил я, вернувшись от стойки с чашкой кофе и кружкой светлого пива для него.

– Почти уверен, что безумием можно заразиться, как насморком…

– Тогда я знаю, кто меня заразил моим кошмаром.

– Ты это серьезно?

– Вполне. И сегодня я отправляюсь на охоту. На ведьм. Не желаешь принять участие?

– Допустим, у мертвой лошади свои сны, – вдруг каким-то металлическим голосом сказал Семен и ошалело посмотрел на меня.

Не допив кофе и пиво, мы опрометью выскочили на улицу.

Полнолуние. Охота на ведьм. Чертовски охота ведьму!

По сообщению информационного агентства ИТАР-ТАСС, на днях в Москве задержан серийный маньяк-убийца.

В течение нескольких лет он убивал молодых женщин, чтобы потом приходить к ним на похороны. Как он сам признался, только так он мог испытать настоящий оргазм. Преступник был задержан в момент мастурбации на могиле своей очередной жертвы.

КОГДА ЧЕРНЕЕТ СЕРЕБРО…

Дома правил рукопись внештатника и уронил на пол красный карандаш. Полез под стол его поднимать, а наткнулся на коротенький огрызок блестящего позолоченного карандашика для губ. Мое сердце вышло из берегов, и я сразу же вспомнил о ней, о продажной сучке, об Асе-Косиножке…

У меня остались от нее две размытых полароидных фотографии и растрепанная, залитая кофе книжка в мягкой обложке «Как стать звездой».

Вот и все.

У нее на память обо мне не осталось ничего. Ей это было не нужно.

Дитя своего жестокого времени, она была начисто лишена сентиментальности. Она из породы тех сорняков, что вырастают даже на радиоактивных отходах.

Вертя в руках ее карандашик для губ, я неожиданно подумал вот о чем.