Комитет Тициана - Йен Пирс

Далее следовала краткая биография Пьетро Луцци — ученика Джорджоне, которого зачисляли в наиболее вероятные кандидаты на роль пламенного любовника, соблазнившего и умыкнувшего у учителя Виоланте. Фактов было немного. Складывалось впечатление, что автор о нем ничего не знал, кроме того, что Пьетро погиб в сражении в 1511 году. И нисколько об этом не жалел, прозрачно намекая, что художников с такими ограниченными, как у Луцци, способностями и сомнительным характером лучше скорее предать забвению.

Упоминания о Тициане были крайне отрывочными и, как ни печально, нисколько не доказывали его авторства портрета маркизы, даже не связывали его с этим полотном. Имелись выдержки из старых описаний, как он отправился в Падую и там воссоздал сцены из жизни святого покровителя города[6]. Свод записей Венеции содержал петицию некоего Альфонсо ди Модена — знакомое имя, отметил про себя Аргайл, — который просил разрешить Тициану в силу его прошлых заслуг вернуться обратно. Примечание гласило, что власть предержащие не любили, чтобы люди искусства покидали город без особого на то разрешения. А Тициан, видимо, именно так и поступил, когда бросился прочь из Венеции. Чтение завершилось описанием трех фресок в Падуе.

Все, без сомнений, очень поучительно, но отнюдь не улика, способная привести сыщика на порог убийцы.

От всей этой чепухи Аргайлом стало овладевать разочарование. И будучи человеком практичным, он положил ксерокопии обратно в пакет, сдал книги и нашел приемлемое по ценам кафе — дудки, его не заманить в несуразно дорогие заведения на площади Сан-Марко. Сел и заказал выпивку.

Еще накануне вечером Флавия договорилась с Францем Коллманом, что встретится с ним в его доме, который он арендовал на Джудекке — продолговатом и не слишком шикарном острове к югу от самой Венеции. В лодке она читала полицейские материалы, чтобы получить представление, с чем ей предстояло столкнуться. Досье не впечатляло обилием фактов: работал в Баден-Бадене, специалист по итальянской живописи шестнадцатого века, женат, имеет шестерых детей в возрасте от одного года до четырнадцати лет. Шестеро детей — не слишком ли? Возраст — сорок три года. Член-основатель комитета. Профессионально хорошо подготовлен.

Лодка приблизилась к берегу у Святой Юфимии. К счастью для посрамленного и униженного топографического чутья Флавии, дом, где обитал немец, располагался неподалеку от набережной. Короткая прогулка по рио Святой Юфимии, и вот оно его жилище — неказистое и темное.

Флавия еще не успела перевести дыхание, как уже звонила в дверь. Ей открыла миловидная, но встревоженная женщина — очевидно, фрау Коллман — и тут же провела в маленький салон. Коллман явно не мог похвастаться богатством: дом слишком мал для такой многочисленной семьи, подумала Флавия, принимая с дивана плюшевого медвежонка и усаживаясь на подушку. Арендная плата, видимо, совсем невысока: мебель дешевая, краска облупилась. Все в целом производило удручающее впечатление, которое не могла рассеять даже армия маленьких Коллманов.

Из соседней комнаты доносился писклявый крик младенца, который сопровождал мужской баритон, — отец успокаивал дочь, и, хотя говорил по-немецки, этот язык был понятен всем: не беспокойся, крошка, все будет хорошо, будь паинькой.

Флавия положила игрушку себе на колени и, придав лицу терпеливое выражение, приготовилась ждать. Плач постепенно утихал и, внезапно прервавшись, сменился гортанным бульканьем. Флавия услышала облегченный вздох обрадованного отца, а вскоре в дверях появился он сам. Коллман, судя по всему, принадлежал к тому типу правильных отцов, которые думают, что обязаны внести свою лепту в воспитание детей, но считают это занятие мучительным. Он двигался нервно, говорил отрывисто, но Флавия не взялась бы судить, в чем причина его дурного настроения: в ее появлении или в бойцовской усталости после сражения с бутылочкой и соской.

Да, думала она, члены Тициановского комитета совсем не подходят друг другу. Робертс — утонченный ученый, Мастерсон — напористая, деловая женщина. А это дрыгающееся, расхристанное недоразумение — сплошной комок нервов. Они не могли сойтись уже из-за одной только внешности и характеров.

Флавия и Коллман говорили по-итальянски. Из-за его произношения казалось, будто он сошел с экрана довоенного фильма, но артикулировал пугающе правильно. Беда Коллмана заключалась в том, что его речь была слишком классической, и из-за этого он никак не мог сойти за итальянца. Конечно, если человек сумел одолеть немецкий, он освоит все, что угодно, но успехи толкали искусствоведа на показной лингвистический блеск. Флавия мысленно пригибалась, стараясь увернуться от залпов имперфектных сослагательных наклонений, которыми он сыпал, стоило ему открыть рот.

— Я был бы весьма вам признателен, если бы мы побыстрее завершили наш разговор, — изумил он Флавию неожиданным оборотом. — У меня очень много работы, и я полагаю, что в последние несколько дней потратил достаточно времени на разговоры с полицейскими.

— Думаю, что смерть двух ваших коллег заслуживает некоторого внимания, — резко ответила Флавия. А про себя хмыкнула: «Вот как мы тебя сейчас!»

Но его напряженный взгляд показался ей по крайней мере естественным. Он посмотрел на Флавию, как на немного свихнувшуюся, и поерзал на стуле с видом человека, который понимает, что вот-вот услышит нечто невероятное.

— Двух? — наконец произнес он, делая нажим на ключевом слове. — Что вы хотите сказать?

— А вам разве не сообщили?

Замешательство Коллмана и то, как исказилось от ужаса его лицо, когда он услышал о Робертсе, впечатляло. Тем более что Флавия постаралась изложить вопрос как можно кровожаднее — не потому, что отличалась жестокосердием, хотя и не слишком жаловала председателя комитета. Просто она считала, что в состоянии шока люди не так следят за своей речью. И по одной его потрясенной реакции решила, что шансы на его участие в устранении англичанина не слишком велики. Она заметила, что кончина Мастерсон его расстроила намного меньше.

— Он умер? — глуповато переспросил Коллман. — Не верю. Почему мне ничего не сказали? Господи, теперь я самый старший человек в комитете. Как смеют мне отказывать в праве узнавать о таких вещах?

Флавия едва сдержалась, чтобы удивленно не воскликнуть от такой странной постановки вопроса. Выпячивать свой титул в трагический момент казалось мелочным, если не черствым. Она решила, что его забыли проинформировать по традиционной халатности, — у полиции просто не дошли руки. Хотя, с другой стороны, Флавия вспомнила, какое прозвище дал ему Бралль — Коллман был именно из тех, кого чаще всего забывают оповестить. Лучше не обращать на его слова внимания.

— У меня сложилось впечатление, что вчера вечером вы доставляли какие-то бумаги Робертсу. В котором часу это было? — спросила она.

— Около восьми. По дороге домой на обед. Робертса я не застал и сунул бумаги под дверь. А в чем дело?

— Он был убит примерно в это время.

— О Господи! — Коллман немедленно понял неприятное значение такого совпадения. — И вы считаете, что это я?..

— Не обязательно. Но я не знаю, чтобы кто-нибудь еще был в том же месте в то же время. Вы ходили туда один?

Коллман кивнул. В его взгляде появился испуг. Он выглядел так, словно, очнувшись от кошмара, понял, что кошмар творится наяву.

— Не смешите меня. — Он недоверчиво покачал головой. — Не может быть, чтобы эта трагедия была в самом деле убийством. Никогда не поверю, чтобы кто-нибудь вознамерился убить Робертса. У него в целом мире не было ни единого врага. Такой энергичный, творческий, современный человек.

Флавия фыркнула.

— А Мастерсон? — спросила она.

— Совершенно дру… — начал Коллман и осекся.

— Другая? — докончила за него Флавия. — То есть вы хотите сказать, что у нее были враги?

— Бросьте, вы меня снова смешите, — ощетинившись, надменно ответил он. — У нас были профессиональные разногласия, но не более. Не могу сказать, чтобы мне нравилась эта женщина. Напротив, я находил ее в высшей степени тяжелым человеком. Но если люди начнут убивать всех коллег, с которыми им трудно ужиться, на Земле никого не останется.

Резонно. Флавия сама могла бы добавить к списку кандидатов на ликвидацию несколько сотен человек.

— Хорошо. В таком случае не изволите ли поведать, чем она вам насолила?

Коллман задумался.

— Как мне вам объяснить? — начал он. — Нисколько не сомневаюсь, вы в курсе, что искусствоведение — весьма особенная дисциплина. Для успеха такого предприятия, как наш комитет, необходимо, чтобы его члены стали единомышленниками. Выработали общий подход к предмету и отличались сочувствием к мнению товарищей. Понимаете? — Улыбка Коллмана явно свидетельствовала: он ни на йоту не верил, что Флавия способна разбираться в столь тонких материях. Она откинулась на спинку кресла, сложила на груди руки и всеми силами старалась подавить нараставшее чувство раздражения. — Определенное время в нас сохранялась вера в наше коллективное предприятие. Однако последние заседания отличались скорее разногласием, чем более уместной и более творческой атмосферой гармонии.