Воспитанник Шао.Том 1 - Сергей Разбоев

— И все же, товарищ генерал, я не могу полностью быть удовлетворен вами. Нет оснований. В прошлый раз я надеялся услышать от вас более конкретно про тайные секты оппозиционного толка. Но о вражеских группках сведения ко мне приходят со стороны. Совсем не от тех лиц, от которых я желал бы иметь полную и достоверную информацию. Слушая их, мне приходится каждый раз морщиться, будто я не китаец, но иностранец, далекий от местной действительности. Растолкуйте мне, что могут представлять сегодня бывшие тайные общества, в особенности «Байляньшэ»? Не нравится мне, когда у общих революционных идей появляется оппозиция, резкое недовольство, а кое-где слышно бряцание ножами, угрозы. Что за мотивы? Какие цели? На каком основании?

Теневого надо бояться, думал генерал. Он любой промах подводит под ревизионизм, измену идеям и курсу Председателя. Эти слагаемые позволяют ему смещать людей, заменять кандидатурами лояльными. Если вызвал, значит, чего-то добивается.

Покашляв в кулак, выпрямившись в кресле, генерал знающе заговорил:

— Это вопрос, у которого пока нет ответа. Но, думою, если нам не будут мешать силы, почему-то считающие себя вправе быть компетентными и способными приниматься за те дела, где они по своему недоразумению могут получить такое же фиаско, какое получили янки, то ми сможем подготовить ответы.

— Странный тон у вас сегодня, любезнейший генерал. Здесь можно немножко точнее выражаться.

Но сегодня генерал не имел намерения краснеть и ежиться под оловянным напором Теневого. Сегодня его нечем давить, и он готов был к любой неожиданности.

— В средние века, когда личное мастерство во многом решало успех в боевых действиях, «Белый лотос» и его филиалы очень часто поднимали восстания. Возникновение оружия, огнестрельного, особенно его усовершенствование, стало сводить на нет великое боевое искусство Братства. Это заставило руководителей сект реже, но более тщательно готовить выступления. Последний раз «Лотос», как таковой, упоминался в период общей борьбы 1796–1804 годов. Потом, по положениям исследователей, лик истории мутили только его филиалы или родственные братства. Само оно как будто исчезло. Но вот анализ документов показывает, что в подавляющем числе бунтов чувствуется одна рука.

У них многовековые традиции, обширная сеть баз в темнейших местах Тибета и Гималаев. Уничтожить секту, если таковая еще существует, практически невозможно.

— Может быть. Но вот после затяжки «большого скачка», отчетливо в низах стали слышны призывы недовольства. Эпицентр шума возник в южных провинциях — исконные места, откуда обычно начинается всякая смута. Подобное замечено в центральных провинциях.

— Области густо заселены. Работа агентов малоэффективна. Сведения самого общего характера. Недовольный люд всегда охотно слушает крикунов.

— Так что, товарищ государственный муж, — не выдержал Теневой, — трудно схватить такого крикуна?! Или бочка недоступна?

— В некотором смысле, да. При появлении полиции они как сквозь землю проваливаются.

— А сами агенты для чего созданы?

— Не особо-то против толпы попрешь. Разотрут вчистую.

— Вздор какой-то. То арестованных не рассовать по камерам, то одного схватить нельзя.

— Толку… В камерах толпа — зачинщиков нет.

— Мне это все не нравится.

— Мне тоже.

— Так предпринимайте что-нибудь! За что вам платят? Где этот — «белая трава»? — пискливо загнусавил Теневой, в ярости не следивший за словами. — Что вы ущемляете мое самолюбие? Почему какие-то тени без роду, без племени определяют то, что не вменяется в их обязанности? С каких пор государство оставляет без ответа действия групп, идущих вразрез с генеральной линией партии? Это оппозиция! Раскол! Бунт!

— С этой целью собираются факты, документы. Пустой риторикой не загонишь зверя в ловушку.

— И собирает их любезнейший товарищ Чан, дилетант от независимой честности. Таким нельзя работать в госаппаратах. Не таким сотрудникам нужно давать поручения, отвечающие особым внутригосударственным моментам, когда борьба идей докрасна накаляет глотки борцов. А такие, простите пеня, интриганы, сводят на нет усилия многих высокопоставленных товарищей.

— Но товарищ Чан — один из самых опытных кадров наших служб.

— Здесь не нужен опытный — здесь нужен «нужный».

— В данном случае любой другой сорвет дело. Монахи могут исчезнуть из поля зрения.

— Что, некем его заменить?

— Сейчас уже в любом случае не стоит. Мы должны держать под контролем события, сохранять спокойствие и неведение тех сил, которые злобно поглядывают на наш аппарат. Положение колеблется, как волны вздувшейся реки, и огромный опыт работы с людьми различного вероисповедания, взглядов, который имеет товарищ Чан, его искусство покладистой дипломатии, не позволят мне решиться на перемену кадров. Пополнить могу, но не более.

Теневой скривился:

— Знайте, покладистый товарищ, неудачи падут на вашу голову. Вам следует напрягаться больше, чем Чану. Не он должен решать — вы. Он только исполнитель. Вы посредник между правительственным курсом и надзором за воплощением его в низах. Контролер и надсмотрщик…

— Этого я и добиваюсь.

— Приятно слышать, что хоть в этом мы едины.

— Несомненно.

— Что же монахи на сегодня?.. Монахи Шао.

— Лед подтаял. Они больше не выдвигают аргументов.

— И подтаявший лед долго держится. Не расхолаживайтесь.

— Положение под контролем. Здесь не следует опасаться непредвиденного. Они не глупы. Тем более, что нередко сотрудничают с нами… И им ли не знать, что они не смогут предпринять шагов, неизвестных для нас.

— Логично. Но мне нужно твердое слово.

— Им дана возможность поторговаться до миллиона. Они заверили нас, что интересы державы для них близки и понятны.

Теневой широко зевнул. Первое его больше интересовало. Теперь он приблизительно знал свой процент: меньше двадцати никогда не запрашивал. Хитро прищурился.

— Вы, товарищ генерал, свободны. Помните, стране немаловажны поступления иностранной валюты. Жду от вас интересных докладов.

— С великим тщанием, — поклонился разведчик.

Глава девятая

Тот же затемненный кабинет торгового представительства, навевающий щекотливые мысли о возможном величии, которое доступно посредством тишайшей секретности и непререкаемого превосходства тайного над явным.

Но народу сейчас больше.

На своем, может быть и не… не совсем удобном месте, Динстон.

Он сидел, долго разминал сигару. Пристально, по-шпионски, оглядывал своих сотрудников в детальных поисках некоторых предполагаемых изъянов в психологии поведения и надежности. Неприятно ловил себя на любимом занятии, мелко вздрагивал.

Несколько раз прослушал пленки с записями бесед настоятеля и майора и каждый раз открывал для себя в разговоре новые нюансы. Они недвусмысленно давали полное право подозревать, что там, в далеком монастыре, они имеют противника до мелочей хитрого, неудобного. Четыре поездки пришлось совершить майору, чтобы склонить старейшин к более быстрому разрешению вопроса.

Всматриваясь сейчас в лица сотрудников, полковник мысленно сравнивал их с неведомыми монахами, непривлекающую аскетическую настороженность с присутствующими сытыми лицами, для которых не существовало более задачи, чем повыситься в звании, которое своими бытовыми когтями упиралось в жалованье и телесное благополучие. Раздраженно приходил к выводу, что его бравые парни хоть и сидят, развалясь, в креслах, как властители клуба миллионеров, не идут в сравнение с теми, до конца замкнутыми душами.

За прошедшие месяцы Динстон усвоил некоторые приемы поведения и терпения. Понимал: чтобы с ними успешно разговаривать, нужно подсылать таких же хитрых и бессовестных на слово специалистов, какими непременно являются они сами. Иначе путного добиться здесь практически невозможно. Китайцы не снисходительны к слабым и очень настраиваются на сильного противника. Сколько ни размышлял, сколько ни прослушивал записи, никак не мог понять, опираясь на какие исходные данные монахи затребовали отчета о месте нахождения своего воспитанника каждые полгода. Ну и нюх.

Наконец Динстон закурил, глубоко затянулся и закашлялся. Отмахиваясь от дыма, как от копоти, положил сигару на авианосец. Жестом показал на Споуна.

— Начинайте, майор, введите в курс дела ответственных офицеров. Они поедут с нами. По всей видимости, это первый и последний шанс, когда общими усилиями смогли «уломать» монастырь.

Все это полковник говорил не столько себе, сколько остальным, чтобы окольными путями до Центра дошло, как нелегки здешние условия и люди.

Споун встал, махнул рукой, сел. Жестом дал понять, что сидя ему будет легче.