Стадный инстинкт в мирное время и на войне - Уилфред Троттер

как автомат, ведомый, как говорится, неуправляемой страстью: паникой, похотью, гневом; может быть большим – и порой человек, обманутый собственной рационализацией и внешним подавлением, считает себя полностью рациональным существом, безусловно обладающим свободой воли, хозяином своей судьбы, а ведет себя как марионетка, пляшущая на ниточках, которые безжалостно дергает природа, не впечатленная его доблестным видом.

Степень психического сопровождения инстинктивной деятельности у цивилизованного человека не должна затемнять факт, что инстинкты – это тенденции, глубоко укорененные в глубине его существа. Они обязательно наследуются и являются столь же необходимым условием выживания индивида и всей расы, как и органы тела. Их наличие создано и закреплено миллионами лет отбора, так что трудно полагать, что несколько тысяч лет цивилизованной жизни, не сопровождавшейся отбором против какого-либо инстинкта, могли дать какой-то эффект, их ослабивший. Распространенное мнение, что такой эффект все же произведен, обязано значительному развитию у цивилизованного человека психического сопровождения инстинктивных процессов. Эти психические феномены окружают голую реальность инстинктивного импульса тучей рационализирующих комментариев и иллюзорных объяснений. Способность человека к свободному и рациональному мышлению по вопросам, не замутненным инстинктивными склонностями, очевидна, но он не осознает, что положения, имеющие инстинктивную основу, не содержат характеристик, которые вызывали бы подозрения. Наоборот, именно фундаментальные положения, основанные на инстинкте, кажутся человеку самыми очевидными, самыми аксиоматичными и меньше всего вызывают сомнения – разве что у эксцентричных людей и безумцев.

У некоторых авторов – в основном, интересующихся вопросами социологии – было принято приписывать значительное число человеческих действий отдельным инстинктам. Увы, эти положения основаны на очень рыхлом определении или недостаточном анализе, поскольку большинство видов деятельности, отнесенных к особым инстинктам, на деле происходят от великих первичных инстинктов, общих или широко распространенных в животном царстве. Человек и многие другие животные наследуют способность реагировать на физические потребности или чрезвычайные ситуации в соответствии с требованиями, которые мы определили как три первичных инстинкта: инстинкт самосохранения, пищевой инстинкт и инстинкт размножения, то есть сексуальный. Если рассмотреть животных с сильно развитым головным мозгом, обнаружится, что развитие разума хоть и не ослабляет инстинктивный импульс, но видоизменяет его, увеличивая число реакций, которые он использует. Интеллект, так сказать, не делает своего обладателя менее зависимым от инстинктов, а предоставляет способность реагировать широким спектром способов. Реакция теперь не ограничивается одной проторенной дорогой, а может следовать разнообразными путями; однако нет причины полагать, что сам импульс стал слабее. Принимать косвенность реакции за ослабление импульса – фундаментальная ошибка, грозящая всем исследованиям психологии инстинкта.

Человеку его большой мозг дал силу разнообразных реакций, которые позволяют удовлетворять инстинктивные импульсы косвенной и символической деятельностью в гораздо большей степени, чем другим животным. Именно по этой причине инстинкты у человека проявляются не столь очевидно и рассматриваются некоторыми как рудименты. Косвенные пути реакции могут на вид отрицать наличие самих инстинктов, выражением которых являются. Так что не будет парадоксом сказать, что монахи и монашки, аскеты и мученики доказывают силу первичных инстинктов, которые их существование должно бы отрицать.

Человек и многие другие представители животного царства демонстрируют, помимо инстинктов самосохранения, питания и размножения, специализированные наследуемые способы реагирования на потребности не самого индивида, а стада, к которому он принадлежит. Это четкие и характерные реакции стадного инстинкта. Важно понимать отношения этого инстинкта и индивида. Каждый отдельный представитель стадного вида наследует черты, глубоко укорененные в его существе и отличающие его от не стадных животных. Эти черты таковы, что заставляют индивида отвечать на определенные стимулы специализированным образом, отличным от реакции одиночного животного. При внимательном рассмотрении реакция оказывается не обязательно в пользу выживания отдельного индивида, а в пользу выживания его как члена стада. Посмотрим на простой пример. Двумя самыми знакомыми нам социальным и одиночным животными являются собака и кошка соответственно. Их различный подход к питанию может наблюдать любой. Кошка принимает еду не спеша, как будто без аппетита, небольшими порциями; собака прожорлива и все, что найдет, будет потреблять торопливо, сердито рыча, если кто-то приблизится. Так она демонстрирует глубоко укоренившуюся черту. Ее подход к пище сформировался, когда собаки охотились в стае, и, чтобы получить свою долю добычи, нужно было хватать, что попадется, и съедать, пока не отняли. Выражение «как голодный волк» имеет четкую биологическую основу. У одомашненной собаки, у которой запасы пищи не ограничены, как когда-то, инстинктивные тенденции сохранились; собака ест жадно и готова обожраться до смерти, если ей позволить. Налицо прекрасный пример инстинктивного ответа, невыгодного для выживания самого индивида, но обеспечивающего его выживание как члена стаи. Этот пример, хоть и кажется тривиальным, достоин внимательного рассмотрения. Он показывает, что индивид стадного типа даже в изоляции несет неистребимые метки характера, которые явно отличают его от одиночного животного.

Тот же принцип применим и к человеку. Где бы мы ни находились – в одиночестве или в обществе, в компании отшельника-философа или самого обычного человека, на всех наших реакциях будет лежать печать присутствия и влияния окружающих нас людей.

Предшествующие рассуждения, пусть элементарные и неполные, позволяют предположить, что, на первый взгляд, существуют веские основания для отказа от распространенных представлений о том, что человек среди животных наименее наделен наследственными инстинктами и что цивилизация произвела в нем глубокие изменения в примитивных инстинктивных импульсах. Если верна концепция, которую я выдвинул, а именно, что человек ничуть не меньше подвержен инстинктивным импульсам, чем любое другое животное, только скрывает этот факт от стороннего наблюдателя и от самого себя многообразием реакций, которое предоставляет ему ментальная способность, то отсюда следует: поведение человека на деле гораздо менее разнообразно и гораздо более открыто для обобщений, чем в целом принято считать. Если так, биолог мог бы практически изучать действительное состояние человечества, анализировать тенденции социального развития, вскрывать, насколько глубоко или поверхностно они основаны на необходимости, и, самое главное, предсказывать их течение. Могла бы быть основана настоящая наука о политике, полезная государственным деятелям.

Было предпринято немало попыток применить биологические принципы к интерпретации истории государственного управления, особенно после популяризации принципов, связанных с именем Дарвина. Такие попытки обычно предпринимались не столько в духе научного исследования, сколько в духе политика; отправной точкой становилось политическое убеждение, а не биологическая истина; и, как можно было ожидать, при любом конфликте между политическим убеждением и биологической истиной последней приходилось уступать. Работы такого рода вызывали презрение к методу из-за его грубости, очевидной подчиненности предрассудкам и претенциозных доктринерских жестов. В Англии тоже встречаются примеры таких научных политиков и историков, но здесь они не процветали так, как в более схоластической атмосфере Германии. Некоторые имена стали печально известны в нашей стране,