Стивен Кинг - Вадим Эрлихман

Другим фактором, снизившим популярность ужастиков, стал смех. Давно известно, что смех убивает страх, а в благополучные 90-е годы смеховая культура буквально заполонила Америку. Все явления жизни и культуры осмеивались не только на низовом уровне идиотских телешоу вроде нашего «Аншлага», но и на высоте постмодернистского дискурса. Посмотрев такие фильмы, как «Очень страшное кино» или «Охотники за привидениями », американцы (кроме, быть может, самых впечатлительных) надолго отучались бояться монстров. Даже «Кошмар на улице Вязов» Уэса Крэйвена, вначале пугавший по-настоящему, быстро превратился в пародию на самого себя. Снова, как после войны, жизнь казалась прекрасной и безопасной — тогда и появилось дурацкое пророчество Фукуямы о «конце истории». Не случайно с этим совпало падение популярности романов Кинга и других мастеров жанра.

Однако исподволь многие ощущали хрупкость этого благополучия. Кинг еще в 1981 году прозорливо писал: «Когда наступит пора нового затягивания поясов и растущего напряжения — а она не за горами, — будущие фильмы ужасов вновь окажутся кстати, чтобы придать смутным страхам людей направление и фокус». В 90-е годы стали популярны новые фильмы ужасов — туманные, рваные, непонятные широкому зрителю. Там не было красочных монстров и рек крови — только липкая жуть, наплывающая неизвестно откуда. Это и нашумевший сериал «Твин Пике» (предыдущие хиты Дэвида Линча были ближе к традиционным фильмам ужаса), и малобюджетный триллер «Ведьма из Блэр», где непонятный кошмар одного за другим поглощает студентов из научной экспедиции. Что все это значит, стало ясно только в 2001 году, когда на Штаты разом обрушились теракты 11 сентября, посылки с сибирской язвой и снайперы, убивающие из засады случайных прохожих. Во всех случаях Зло было анонимным и слепым. Чтобы остановить панику, быстро нашли крайнего — Усаму бен Ладена, но в общественном сознании вновь поселился страх, ставший питательной почвой для новых фильмов ужаса с теми же вампирами (изрядно огламуренными во всевозможных «Сумерках »), зомби и инопланетными «чужими».

Помимо «классических» ужасов и фантастики у прозы Кинга был еще один источник — литература американского реализма. В интервью 1980 года он признался, что испытал большое влияние Теодора Драйзера и Фрэнка Норриса: «...они верили, что один-единственный поступок может повлечь за собой ужасные последствия». Более важно, что эти писатели умели придавать своим книгам достоверность, тщательно прописывая бытовые детали. Другой реалист, Шервуд Андерсон, научил Кинга конструировать характеры героев, обращаясь к нескольким «базовым точкам» — детству, отношениям с родителями и сексуальным проблемам. У Хемингуэя он заимствовал фирменный стиль — короткие (хоть и не совсем телеграфные) предложения и повторение ключевых фраз, которые словно прокручиваются в голове героя и читателя. Другую особенность — выделение этих фраз курсивом — Кинг, похоже, придумал сам. В результате самая невинная сентенция под его пером обретала зловещий характер. Что-то вроде этого: «Писем для вас не было», — сказал почтальон.

Писем не было.

«Не было писем, — он почувствовал, как холодный пот прокладывает дорожку у него на спине. — Плохо дело», — ну и так далее.

У другого классика — Уильяма Фолкнера — Кинг, кажется, не взял ничего, да и вообще к «южной» литературе он равнодушен. Как и к новой прозе мегаполисов, густо окрашенной постмодернизмом а-ля Томас Пинчон. Зато он обожает классические детективы, от Конана Дойла до Гарольда Роббинса, к которым не раз обращался в своих произведениях. Повлиял на него и хроникальный стиль Дос Пассоса, составлявшего романы из фрагментов подлинных и вымышленных документов. Такими фрагментами усеяны страницы «Кэрри», хотя позже Кинг от этой привычки отошел.

Надо сказать, что даже нелюбимых им американских классиков вроде Германа Мелвилла он хорошо знает и время от времени цитирует. Конечно, его фавориты — те, кто писал о «таинственном». Вашингтон Ирвинг, Натаниэл Готорн, Эдгар По, позже Амброз Бирс и Генри Джеймс с его гениальным «Поворотом винта». С зарубежной литературой дела обстоят хуже. В университете Кинга познакомили с английскими классиками, и он прочел немало романов Диккенса, Теккерея и Томаса Харди. Их он цитировал в романах, как и викторианских поэтов наподобие Роберта Браунинга, — как известно, весь цикл «Темной Башни» вырос из его поэмы «Чайльд-Роланд к Темной Башне пришел». Судя по тем же цитатам, он прочел пару книг Камю, стихи греческого поэта Сефериса и романы Гарсиа Маркеса или еще кого-то из латиноамериканских почвенников (сходство порой поразительное). Конечно, нас всех интересует, знаком ли он с русской литературой. На этот вопрос он сам ответил: «Нет, ничего о ней не знаю». Потом признался, что читал «Анну Каренину». Почему-то он любит преувеличивать свое невежество — часть легенды о «парне из провинции», вдруг ставшем знаменитым.

Давно прошло время, когда Кинг механически воспроизводил чужие влияния в своем творчестве. Теперь он применяет их с разбором, в зависимости от задачи — тут нужен Хемингуэй, а тут хватит и «Баек из склепа ». В 1983 году в интервью для «Плейбоя» он разделил ужасы на три уровня по методу воздействия на читателя. «На первом месте — страх или ужас, как самое подходящее чувство, которое способен вызвать автор, пишущий в подобном жанре. Затем — отвращение. И наконец — эффект неожиданности, заставляющий вас зажать рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Для начала я попытаюсь испугать вас. Если это не сработает, попытаюсь вызвать у вас отвращение, но, если и это не поможет, придется прибегнуть к помощи тяжелой артиллерии ». В «Пляске смерти» эта классификация дается немного иначе. Высший уровень — чистый ужас, порожденный произведениями типа «Обезьяньей лапки» Джейкобса. В нем мы не видим ничего ужасного (зомби вовремя исчез), но воображение услужливо подсказывает, что могло стоять на пороге. Второй уровень, страх, соединяет психологию с физической реакцией при виде какого-либо уродства. Наконец, третий уровень — чистое отвращение. Выпущенные кишки, выдавленные глаза, копошащиеся в животе крысы. Примитивно, но действует.

При этом любое произведение жанра неизбежно эксплуатирует хотя бы один из популярных страхов. Самые распространенные — боязнь темноты и мертвецов (их идеальное соединение в виде ночи на кладбище сегодня встречается редко, хотя сам Кинг не раз его использовал — к примеру, в рассказе «Верхом на пуле»). А ведь еще страх высоты, боязнь замкнутых пространств, змей... Любой справочник предъявит нам десятки фобий. Писатель в разных интервью уверял, что у него их не меньше десятка: он боится смерти, закрытых пространств, крыс, змей, пауков и вообще ползучих тварей, темноты, физического уродства и незнакомых людей, что уже граничит с паранойей. Потом он добавил к списку еще несколько пунктов — клоуны, цыплята, автомобили, гроза... Не лукавит ли живой классик? Ведь с таким множеством страхов он давно должен отдыхать в какой-нибудь психушке для богатых. Родные и знакомые Кинга упоминают лишь две его серьезные фобии — насекомые вкупе с пауками и электричество (он никогда первым не включит в сеть новый электроприбор). Все остальное имитируется для блага публики — ведь чтобы правдоподобно изображать чужие кошмары, нужно самому хоть немного верить в них.