Возлюбленный враг - Регина Грез

долго, слышишь? Я из будущего, ясно тебе? Я родилась почти через пятьдесят лет после окончания войны, после нашей победы. И я все знаю!

Теперь он обернулся и посмотрел на меня не мигая.

— Этого не может быть… нет, бред полный.

— А то, что ты сказал сам - не бред? Ты у нас кто, в таком случае, - зомби? Восставший из ада? Да ты просто псих, у тебя едет крыша.

И тут до меня дошло, что я раскрыла Отто свой главный секрет и что теперь будет - одному Богу известно. Но почему он спокойно воспринял мое заявление, сразу же отпустил...

— Если бы ты знала, как я ненавижу вас - русских!

С ума сойти! Этот не понять кто - типо, "я уже умер" мне будет сейчас претензии выставлять! Я уперлась ладонями в бока, готовясь к масштабному наступлению.

— Бедный Отто, ты понятия не имеешь о том, что такое ненависть. Я тебе сейчас расскажу… Представь, у тебя семеро детей и беременная жена, а тебе говорят, что на твою страну напали враги и нужно покидать семью - идти защищать родину. С каким чувством ты отправишься на фронт, скажи-ка, Отто? Не-ет, сначала выслушаешь меня!

Глядя в его вытаращенные глаза я продолжила монолог:

— Мой прадед не вернулся из первого же боя, а из семи детей в тот голодный год выжило только трое… новорожденный малыш умер на руках у матери, которой приходилось работать чуть ли не сутками в поле и на лесозаготовках, чтобы получить еду для всех остальных детей.

А когда советские солдаты входили в разоренную деревню и видели, как из щелей обгоревшего сарая торчат черные детские ручки… С какими чувствами наши солдаты пойдут дальше? И ты, нацист проклятый, будешь говорить мне о ненависти!

Миллионы изуродованных и замученных в Бухенвальде, в Аушвице, в Равенсбрюке… ваши поля, дающие высокий урожай от стекающего на них человеческого жира из ближайшего крематория… Поучись-ка ненависти у нас, Отто! Я и сама могу преподать тебе пару уроков. Знаешь, сколько у нас по всей огромной стране мемориалов памяти, сколько на них выбито имен, сколько зажжено вечных огней над могилами неизвестных солдат…

А за что тебе нас ненавидеть, Грау? За то, что не отдали свою землю, за то, что заставили грызть ее обледенелую - получайте, вы же пришли за ней. "Никогда вам здесь не будет покоя" - так хрипел по- немецки русский парнишка из интеллигентой семьи, умирая под вашими пытками . По хрена вы вообще к нам пришли, уроды?

Он вдруг оживился и выдал мне единственное, на что сейчас, видимо, был способен - жесточайший в его глазах аргумент:

— Если бы не летнее наступление… Да! На Германию бы напал ваш Сталин. Мы только предупредили его удар.

"Вот какой пропагандой их нашпиговали..."

— Ах, невинные арийские овечки! - взвизгула я. - Как же вам было страшно, что вы полезли первыми на рожон? Вы так боялись Сталина, что полгода скапливали свои войска на нашей границе, вы так тряслись от страха, что в первые же дни войны разбомбили наши ближайшие аэродромы, а подбираясь к Москве грабили и терзали местное население.

У меня в горле першило, и дальше я говорила сипло:

— Ну, напали бы мы на вас, пусть даже так, хотя это вряд ли, тогда бы вы с чистой совестью дали Сталину по зубам, вы же были готовы. У вас же самая великая армия была, вы пол-Европы себе захапали, гады… нет, вам еще в "Третий Рим" захотелось, Гитлеру лавры Наполеона не давали покоя... А чем закончил Наполеон?

Он уже не слушал меня, вдруг отмерз и понес свою ахинею, как заведенный:

— Это ты ничего не знаешь! Главы наших государств заключили сделку по разделу Польши, мы были союзниками, а потом что-то пошло не так.

— И за просчеты властей вам нужно было на цыганских детях испытывать фосфорные ожоги? Нелюди!

Меня трясло, кажется, Отто чувствовал себя не лучше. Мы с остывающей злостью смотрели друг на друга, не понимая, как нам быть дальше. Я решила хоть немного вернуться в реальность:

— Скажи, ну, ответь честно, ты… если тебя убили, почему ходишь тут и несешь всякую чушь, кто тебя воскресил, какой-то придурок - архимаг вроде Барановского?

Отто недолго помолчал, потом сел на стул, обхватил опущенную голову растопыренными пальцами и начал говорить совершенно без эмоций, монотонно, словно зная свою речь наизусть, словно он уже тысячу раз проговаривал эти слова сам себе:

— Девятого апреля пал Кенигсберг. Кольцо вокруг столицы смыкалось. В составе девятой немецкой армии я должен был защищать свой участок на холме в шестидесяти километрах от Берлина, на левом берегу Одера. Это случилось в ночь на шестнадцатое апреля, нас вдруг ослепили светом прожекторов и начался артобстрел.

А потом я увидел вспышку света прямо перед собой, и время словно остановилось, а затем начало двигаться со скоростью улитки. Я поднялся во весь рост и смотрел как в мою сторону летит раскаленный стальной цилиндр, он приближался с глухим ревом и я понимал, что через несколько мгновений меня просто не будет, я закрыл глаза и уже ощущал жар возле самого лица, как вдруг сам полетел куда-то вниз… долго… очень долго, я почти не мог дышать, в голове раздавался свист… а когда снова открыл глаза, то увидел, что лежу на своей кровати в Дуйсбурге.

Уже рассветало. Я встал с постели, подошел к столу и разглядел дату на календаре - 30 ноября 1940 года. Я решил, что сошел с ума, и у меня начались галлюцинации, как это порой бывало у матери. Но я оказался хитрее Эльзы Грау, я никому ничего не рассказал, иначе бы отец и от меня избавился. Мать не умела ничего скрывать, она хотела поделиться - всем, что видела наяву и во сне... А ее сочли нездоровой и убрали.

— И что же получатся, ты живешь заново, все эти дни - месяцы, заранее зная, что произойдет и все сходится - один в один без малейших изменений?

Отто медленно поднял голову и посмотрел на меня с недобрым прищуром:

— Пока - да, все идет так же… по большому счету. Правда, в той жизни я не служил у Вальтера и не общался с Францем. Да и тебя мне знать не приходилось, русская... Вот так-то!

— Но если ты знаешь все наперед, надо же что-то делать,